Ошибка исправлена - Елена Иосифовна Селиванова

один. Все его называли Эдиком. Я с ним не знаком, вот и не называл его раньше.

— Дальше!

— Дальше? Вообще-то, — он махнул рукой, — я быстро опьянел и ничего у меня в памяти не осталось.

— Когда началась выпивка у Вараксиной?

— Не помню.

— Примерно?

— Часа в три.

— Когда и с кем вы ушли от Вараксиной?

— Не помню. Я начал соображать только утром, когда проснулся.

— А кто из ребят привел вас в поликлинику?

— Никто.

— Вы что, помните, что сами пришли?

— Нет, не помню. Но, наверно, пришел сам.

— Почему голова у вас оказалась разбитой?

— Не знаю. Может быть, упал, а может, и побил кто.

— Почему вы допускаете, что вас мог кто-то побить?

— Да у меня характер дурной, — нехотя, после небольшой паузы, произнес Романцов. — Как выпью, так обязательно к кому-нибудь привяжусь.

— Вас привели в больницу двое ребят. Кто, по-вашему, мог это быть?

Романцов пожал плечами.

— Юнуска мог привести?

— Мог.

— Как был одет Юнуска и другие ребята?

— Все были в костюмах, а в каких, я не запомнил.

— Всего сколько человек было у Вараксиной?

— Не знаю, не считал. Когда мы начали выпивать, еще приходили ребята. Я их в лицо знаю, но как кого зовут, не запомнил.

— Что еще можете сказать?

— Ничего.

— Тогда пойдемте! Покажете, где живет Вараксина, — Голутвин встал.

Они вышли на улицу. Яркий весенний день заставил Голутвина зажмуриться. «Темновато у меня в кабинете — окно на север», — подумал он, прикрывая ладонью глаза и невольно останавливаясь. Вдруг он почувствовал, как кто-то дотронулся до его пиджака. Это был Юра, одетый в хорошо отглаженную школьную форму.

— Здравствуйте! А я вас сразу узнал, хотя вы и не в кителе! — бойко проговорил он. — А когда мне приходить?

— Здравствуй, Юра, здравствуй! Узнал, говоришь? Молодец! Нет, Юра, пока не приходи. Есть другие, более срочные дела. Да к тому же я еще не договорился ни с кем из учителей.

Юра огорченно вздохнул и начал покусывать губы. Было видно, что он о чем-то задумался.

— Ну ладно, Юра. Я тороплюсь. Не унывай, держи голову выше!

Похлопав школьника по плечу, Голутвин пошел за Романцовым и быстро догнал его. Сутулая фигура Романцова не гармонировала с подтянутым видом лейтенанта и, хотя они шли рядом, чувствовалось, что это совершенно разные люди.

Около полудня Голутвин вернулся в отделение и сразу же прошел к Лукашеву. Доложив о результатах допроса Романцова, Голутвин сказал:

— Что касается Вараксиной, то она пояснила, что, действительно, на гитаре играл Эдик, по фамилии Камин. Он и еще один его знакомый, Валентин Акшинцев, взяв у нее гитару, «на вечер», как они выразились, увели с большим нежеланием, по ее просьбе, Романцова, который сильно напился и придирался ко всем. Вместе с ними ушел и Юнуска. Но пошел ли он с этой троицей или нет, она не знает. В каких костюмах они были, не запомнила. Где живет Акшинцев, она сказала, а адреса Камина она не знает. Вот пока и все.

— Ясно, — Лукашев стукнул торцом толстого красного карандаша по столу и откинулся на спинку стула. — С пиджаком пока одни догадки.

— Юнуску надо бы проверить, — заметил Голутвин.

— Да, надо. А гитара? Если Камин, Акшинцев и Юнуска привели Романцова в поликлинику, то где гитара? Ведь у тех ребят, которые привели Романцова в поликлинику, ничего с собой не было. Романцова могли и совершенно посторонние доставить. Ведь известно, что Камин и Акшинцев с нежеланием взялись проводить его и могли бросить на улице. Посторонние же граждане, увидев избитого парня, довели его до поликлиники, но так как о нем ничего врачу сказать не могли, сразу же, избегая лишних вопросов, ушли. Но почему у Романцова голова оказалась разбитой?

— Можно много версий выдвинуть, — отозвался Голутвин. — Гитару допустим, по дороге отнесли домой. Хотя нет, — тут же поправился он. — Акшинцев и Юнуска живут совсем не в той стороне, и им было бы никак не по пути. Где живет Камин, пока неизвестно. Приводили Романцова в поликлинику двое, а гитара в это время могла быть у третьего, если их было трое, кроме Романцова. Хотя, опять-таки, мальчик видел только двоих.

— Все это необходимо выяснить, лейтенант. Да не забывайте, что уже завтра рабочий день на стройке детского сада.

— Ясно, товарищ капитан.

— А теперь давайте обсудим, как быстрее и лучше все это выяснить, а также подумаем о вызове и допросе Акшинцева.

Голутвин вместе со стулом придвинулся к столу Лукашева.

Утром, когда Голутвин вошел в отделение милиции, дежурный, младший лейтенант Смельков, сообщил, что ночью в помещении строящегося детского сада был задержан неизвестный гражданин в нетрезвом состоянии, который ничего вразумительного на задаваемые вопросы ответить не смог, вел себя дерзко. Документов с ним никаких не оказалось.

— Вот как?! Ну-ка будите его, если он еще спит, и ведите ко мне, — сказал Голутвин, направляясь по коридору в свой кабинет. — Да, а Акшинцев пришел?

— Нет еще, но скоро должен прийти!

Не успел оперуполномоченный сесть за стол, как дежурный ввел высокого парня, который, поздоровавшись тихим, неопределенной интонации голосом, без приглашения сел на один из стульев, стоявших вдоль стены кабинета. Смельков вышел.

Голутвин, достав из ящика стола бланк протокола допроса, положил его перед собой и, взяв ручку, спросил:

— Ваша фамилия, имя и отчество?

— Та-а-а-ак, значит, допрос, — тихо, как бы для себя, пробормотал задержанный и уже громко, спокойно ответил:

— Камин Эдуард Яковлевич.

У Голутвина перехватило дыхание. Что задержанный окажется Каминым, он ожидал и не ожидал. «Вот так здорово! На ловца и зверь бежит», — подумал он и, быстро оправившись от удивления, задал еще несколько вопросов.

Камин отвечал вежливо, не торопясь, и тон его голоса действовал на Голутвина так, что чувство радостного удовлетворения, которое у него появилось, постепенно исчезало. Наглое лицо задержанного начало вызывать у Голутвина глухое раздражение, которое с каждой минутой росло все больше и больше. И внешний вид допрашиваемого, и его утонченно-вежливая манера отвечать на вопросы стали в конце концов противны Голутвину. На что бы он ни бросал взгляда, задавая вопросы, будь то пиджак неопределенного цвета с зелеными крапинками, или желтые, ни разу не чищенные сандалеты со стоптанными каблуками, или коричневые носки с синими ромбиками, сползшие до самых щиколоток и обнажившие волосатые ноги — все это вызывало единственное желание — плюнуть и крикнуть: «Пошел вон, мухомор!» — или что-нибудь еще, более резкое. Однако, не показывая ничем своего отношения к Камину, Голутвин продолжал допрос.

— Зачем вы ходили на стройку детского сада?

— На стройку? А разве я там был? — делая удивленное лицо, спросил Камин.

— Вопросы