Ошибка исправлена - Елена Иосифовна Селиванова

приеду к тебе. Есть у меня мечта стать прокурором. Я не дам житья бандитам. Не позволю, чтобы они калечили ребят, обманом втягивая их в грязные дела. Целую тебя, мамочка».

В том же конверте лежало письмо капитана. Мать была счастлива, читая его. Незнакомый человек сообщал о сыне много хорошего. И дело, конечно, было не в том, сколько почетных грамот и наград получил ее сын, а в том, что сын ее, Володька, не пропал, что стал он честным человеком.

«Кого благодарить мне за тебя, сынок?» — шептала мать, склонившись над ответным письмом сыну. «Кого благодарить?..» — думал сын, читая весточку от матери.

Очень много хороших людей встретилось на его пути. Каждый из них помогал от чистого сердца.

С тех пор, как Владимир парнишкой уехал из Челябинска, прошло двенадцать лет. Недавно он встретился с матерью. Долго целовал он ее морщинки, которых много скопилось у самых глаз. Долго гладил ее седую голову, просил простить за прошлое. А она? Она простила ему давно, на много лет раньше, чем это сделал областной суд, применив к нему амнистию и сняв судимость.

Обо всем рассказал сын матери, а закончил тем, как с трудом перешагнул он порог прокурорского кабинета.

До рассвета сидели они, перебирая документы, рассматривая фотографии. Среди них был снимок жены Владимира и его дочки Иринки.

Два диплома лежало на столе. Десятки почетных грамот.

На улице совсем рассвело. Проснулся город, побежали трамваи и троллейбусы.

Обо всем переговорили мать и сын в эту ночь, а ей не давал покоя еще один вопрос — последний. Владимир чувствовал это.

«Не бойся, мать, задай, — говорил его взгляд. — Я скажу тебе все. Разве могу отказать тебе в чем-то?..» Нет, не лежит теперь на его душе черное пятно. Оно смыто двенадцатью годами честной жизни, упорным трудом, мучительными часами глубокого раздумья. А что сын четыре года носит фамилию жены, так это вовсе не потому, что пасюк — вид какой-то серой крысы. Нет, он не хочет носить фамилию своего отца потому, что право быть отцом имеет не каждый, кто дарит подарки и платит алименты.

Е. СЕЛИВАНОВА

Тяжелый груз

…Андрей опустил на пол ноги и сел на край кровати. Глубоко вздохнул и вытер подолом влажной от пота рубахи лицо. «Сейчас курящий, наверно, закурил бы, — подумал он. — Душно как-то у нас».

Раннее утро заглядывало в окна, и свет уже можно было не зажигать. Поискав ногами тапочки под кроватью, он надел их и вышел на кухню. Выпив ковшик холодной воды и возвращаясь в спальню, опять подумал: «Ведь год назад все это было, а до сих пор живу, как связанный. И спать плохо стал. На работе места себе не нахожу, стыдно на товарищей смотреть. Нет, так жить дальше нельзя.

Вот и повестку прислали. Вызывает в милицию на завтра какой-то Грудин. Но я сегодня же пойду и расскажу все, а там уж как решит суд. Эх, хотел ведь раньше пойти, да все недосуг было. Вот и дождался повестки. И кто теперь поверит, что сам давно хотел прийти с повинной?»

Андрей подошел к столу и взял книгу, которую вчера закончил читать. Когда его свояк Александр Артемович Шлепиков посоветовал прочитать эту книгу, Андрей удивился непонятному названию «Последний из удэге» и еще подумал, что и книга-то, наверно, непонятная. Но вот книга прочитана, и Андрей опять восхищается большевиками. Сколько уже книг о них прочитал, а хочется читать еще и еще.

«Александр Артемович коммунист, с ним легко разговаривать. О сложных, на первый взгляд, вещах он умеет так просто рассказывать… И как неловко будет перед Александром Артемовичем, когда узнает он о моем преступлении. А товарищи по работе?..»

Мучительный стыд румянцем выступает на лице Андрея, и он опять моментально потеет.

«А шофер Богданов, старый коммунист, мне еще предлагал подать заявление в партию, обещал рекомендацию! А я? Какой позор! Польстился на легкий заработок!..»

Андрей опять вытер лицо подолом рубахи и, взяв книгу, пошел в детскую комнату к этажерке. Невольно погладив книгу, он поставил ее рядом с другими. Здесь были и «Первые радости», и «Необыкновенное лето» К. Федина, и «Сердце Бонивура» С. Нагишкина, и «Записки коменданта Московского Кремля» П. Малькова, и много других книг. Некоторые говорили, что Еремин подбирает случайные книги. А так ли? Когда Андрей видит лоточницу, торгующую книгами, или проезжает мимо книжного киоска, то всегда останавливает свой тяжелый МАЗ и, смущаясь то ли от своего грязного вида, то ли от чего другого, спрашивает:

— О большевиках книги есть? Или про революцию?

И если есть, то придирчиво осматривает, листает, читает отдельные страницы и в результате всегда увозит какую-нибудь новинку.

Андрей отходит от этажерки и смотрит на спящих детей. Пятиклассник Вова, здоровяк, непоседа, только тогда и не двигается, когда спит. Дочка Нина учится в шестом классе, здоровьем не блещет. И все болезни прицепились к ней, когда была еще дошкольницей. А началось все с неожиданного купания в Ахтубе, когда только что сошел лед. Еремины приехали на берег широкой Ахтубы по призыву Родины. Здесь тогда началось строительство Волго-Донского канала.

Еремин был в очередном рейсе и узнал о несчастье, когда вернулся в гараж. Дочь упала с моста в реку и теперь в тяжелом состоянии находилась в больнице. И вот тогда-то самосвал Еремина, независимо от направления рейса, ежедневно появлялся у небольшого здания больницы. Никто не мог сказать, что шофер стал хуже работать. Только резче обозначились скулы на его обветренном лице, и в больших серых глазах появились тревожные искорки.

Потом семья переехала в Челябинск. Но дочь и здесь часто болела. Когда у Нины скрючивало пальцы на руках, появлялась рвота и начинались головные боли, врачи произносили какие-то мудреные слова, качали головами и вздыхали, выписывая рецепты.

«Как же я не подумал о жене, детях, когда спутался с этим прохвостом? — глядя на бледное лицо спящей дочери, мучился Андрей. — Что с ними будет, если меня посадят? Нет, так дальше жить нельзя. Сколько раз уже давал себе слово явиться с повинной, да все откладывал. Трусил, видно. Но жить в вечном страхе за себя, семью тоже невыносимо. Все, решено! Сегодня же заеду в милицию».

На сердце стало вроде поспокойней. Андрей умылся, гладко причесал свои каштановые волосы, начал собираться на работу. Есть не хотелось. Надев телогрейку, он вышел на улицу. И уже во дворе дома, бросив взгляд на приусадебный участок, где росли яблоньки, вспомнил, что опять