Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Они проскочили, несмотря на оглушительную пальбу в их сторону, и перехватили колонну Фьерро как раз на середине распадка, откуда до позиций федералов оставалось не больше двух километров.

По взмаху руки полковника шедшие короткой рысью кавалеристы прибавили ходу и уже через пять минут разворачивались широкой лавой за неготовой позицией засуетившихся федералов. Сквозь ряды конников к полковнику протиснулся худой паренек в дырявой широкополой шляпе, с висевшей на груди медной трубой.

— Давай, Мануэлито! — хищно оскалил зубы Фьерро, выдергивая винтовку из седельной кобуры.

Горнист, ровесник Панчо и Хуана, вдохнул полной грудью и приложил медь к острому индейскому лицу…

Резкий металлический скрежет на секунду перекрыл и стрельбу, и звуки пушек. Некоторые перекрестились, некоторые закусили ремешки шляп или фуражек, но все тронули коней шпорами и двумя шеренгами двинулись вперед, привставая в стременах.

Сердце Панчо ухнуло вниз, оставив в груди звенящую пустоту, но он, не обращая внимания на страх, вместе со всеми послал лошадь вперед.

— В атаку! — скомандовал горнисту полковник.

Снова проскрежетала труба, всадники переходили на галоп под звон сбруи и грохот копыт. Эскадроны понеслись вперед под нарастающий крик:

— ¡Viva Villa! ¡Viva Villa!

¡Viva Villa!(исп.) — Да здравствует Вилья!

Навстречу ударил одинокий пулемет, до слабых позиций федералов оставалось несколько сотен метров, над головой оранжевыми облачками разорвалась шрапнель. Какофония атаки разрасталась, в нее вплелись ржание лошадей, винтовочные и пистолетные выстрелы, крики раненых и умирающих.

Снаряд угодил прямо в центр строя, выбив Фьерро из седла. Он по инерции пролетел вперед, пробежал несколько шагов и упал в пыль, но тут же вскочил и запрыгнул на подведенную другим бойцом лошадь.

— За мной! За мной! — контуженный, но живой полковник размахивал карабином, увлекая своих людей в атаку.

Панчо мчался следом, со злорадством заметив, что федералы дрогнули и обратились в бегство, те же, кто не побежал, падали один за другим под градом выстрелов.

— ¡Viva Villa! — заорал Панчо, воздев вверх винтовку.

Но поддержали его бойцы или нет, уже не услышал. Из-под копыт в небо ударил столб огня, лошадь засеклась, грянулась оземь и следом кубарем свалился Панчо. Пыль забила рот и нос, последнее, что он увидел потухающим взглядом — месиво из крови, кишок и костей, в которое превратилась его лошадь.

Он валялся на санитарной повозке, когда через два дня его нашел посыльный из штаба и передал приказ — немедленно явиться. Панчо с трудом встал и с помощью посыльного добрел через лагерь к стоявшему на путях составу.

К нему сгоняли взятых после очередного боя федералов — по преимуществу, молодых крестьян, которых загребли по мобилизации. Причем воинская повинность действовала избирательно — большинство сдали в армию их хозяева-латифундисты, избавляясь от «ленивых», «строптивых» или «слишком умных». Покрытых копотью и пылью солдат обыскивали и отталкивали к таким же, и они смиренно сбивались в кучу, как стадо овец, понемногу успокаиваясь и усаживаясь на землю. В стороне лежали и стонали раненые, некоторые уже кончились.

Чуть поодаль под винтовками часовых собрали сельских конных полицейских «руралес» и офицеров в некогда синей униформе.

Окно вагона со скрипом опустилось вниз, и генерал отдал короткий приказ:

— Руралес перевешать, офицеров расстрелять.

После чего Вилья выбросил наружу обглоданный маисовый початок, заметил Панчо и сделал приглашающий жест.

Черт его знает, у кого генерал Вилья подрезал салон-вагон, но Панчо, еще слабый после контузии, покачнулся: роскошь буквально ударила его по глазам. Темно-зеленые бархатные портьеры на окнах и темно-зеленая бархатная обивка стен и диванов, золотые кисти и золоченая мебель, хрустальная люстра на потолке и хрустальные бокалы на столе…

Там же стоял видавший виды медный котелок с вареной кукурузой.

— Почему ты не выполнил приказ?

— Мы доставили сообщение, как и было приказано! — слабо возразил Панчо.

Генерал раздул ноздри:

— Шутить со мной вздумал, щенок?

Обалдевший от такого приема Панчо только открыл рот, чтобы оправдаться и рассказать подробности, но генерал вскочил, схватил его за руку и оттащил в угол, подальше от сидевших за столом соратников.

— Не смей мне врать или будешь кормить ворон, как эти! — он злобно махнул рукой в сторону окна, за которым к перекладине деревянной башни водокачки уже пристраивали петли из толстой веревки.

Панчо собрался с тающими силами и твердо ответил:

— Прошу справиться у полковника Фьерро, мы доставили сообщение, и я был с ним в атаке.

— Полковник ранен и без сознания, — почти прошипел генерал, не сводя с него недоверчивых глаз.

— Мы сделали все, что возможно, — стоял на своем Панчо.

— Этого мало, — шевельнул усами генерал, — мои люди должны делать и невозможное!

Он помолчал, отпустил рукав Панчо и выдохнул:

— Ступай, я распоряжусь о тебе.

Пошатываясь, Панчо побрел вдоль состава. От локомотива тянуло угольным дымком, каленым железом и паром, из клубов которого неожиданно появился Хуан — в новенькой форме, которую носили солдаты-федералы, но в сомбреро вместо фуражки и с двумя узкими полосками на рукаве.

— Капрал… — удивленно протянул Панчо. — Когда успел?

— За доставку сообщения полковнику Фьерро!

— А что же ты про меня не сказал?

Хуан только хмыкнул и пожал плечами.

— Я думал, ты мне друг, — внезапно ослабевший Панчо присел на подножку вагона.

— Прежде всего я боец генерала Вильи! И ничего тебе не должен!

Мысль о том, что ему никто ничего не должен, здорово помогла Панчо выжить в следующие несколько лет.

Панчо лежал на кровати в комнате с наглухо задернутыми шторами. Тампон, прижатый к голове, почти перестал напитываться кровью — еще полчаса и можно будет ехать на причал.

— Потом Хуана и меня послали к генералу Сапате, с целым отрядом для верности. Добрались не все, Хуан потерялся, а половина отряда полегла в засаде. А когда я добрался до Сапаты, оказалось, что Хуан попал в плен и выдал наш маршрут…

Джонни неразборчиво выругался под нос.

— Потом… — Панчо попытался приподняться на локте.

— Лежи, лежи, — слегка надавил ему на плечо Ося.

— Потом генерал Вилья поссорился с генералом Каррансой, и нам пришлось воевать со вчерашними союзниками.

— Обычное дело для революции, — хмыкнул Джонни.

— Да уж, — поддержал его тяжелым вздохом Ося.

— Два года боев, до самого поражения при Агуаскальентесе. И не единой царапины, кроме той контузии, да вот сегодня, — усмехнулся Панчо и потрогал тампон.

— А что с Хуаном?

— Не знаю, кажется, его повесили.

— А ты?

— Партизанил до самого конца, до третьего сражения за Сьюдад-Хуарес, когда мы проиграли каррансистам и гринго. Я не хотел покидать Мексику, но все было кончено, Северную дивизию рассеяли, я сумел перебраться через границу, в Штаты…

— Хотел стать богатым человеком? — Ося дружески ткнул кулаком в бок Панчо.

— И это тоже, — страдальчески сморщился однофамилец генерала. — Но прежде всего, у меня в Мексике ничего не осталось. И обратной дороги туда, скорее всего, нет.

— Почему? Богатому человеку везде рады, — удивился Джонни.

Панчо помолчал, словно решая, нужно ли рассказывать все до конца, но все-таки договорил:

— Еще до Сьюдад-Хуареса мне попался узкомордый… Тот, что сестру…

Джонни слегка прижал руку Панчо ладонью.

— Его взял в плен наш разъезд, и тогда я нарушил приказ Вильи доставить языка, я зарезал сукина сына, не дожидаясь, когда его расстреляют или повесят после допроса…

Все помолчали, но Панчо еще не закончил:

— Мне кажется, узкомордый выжил только для того, чтобы я смог отомстить… Так что к югу от Рио-Гранде на меня многие в обиде, если я вернусь, меня, скорее всего, убьют из-за угла.