Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Справа завивалась лестница на второй этаж, оттуда звучали танцевальная музыка и шарканье ног. Мы не стали преодолевать обозначенную перегородкой из зеленоватого стекла границу бара и уселись на кожаные сиденья вдоль стены в главном зале. В следующем таком же отсеке двое парижан пили кофе, перед одним на розоватом мраморе столешницы дымилась трубка.

Три гарсона во главе со старшим, тоже все в черном и белом, слетелись к нам как сороки и столь же быстро улетели выполнять заказ. Я еще раз оглядел кафе — высокий потолок со следами многолетней табачной копоти, тесно стоящие столики, зеркала в тяжелых рамах и картины на стенах. Совсем не в стиле ожидаемых «домиков в деревне» и прочей мещанской попсы: рисунки, наброски, парочка холстов маслом вполне в духе современного (как минимум на 1930 год) искусства. Насколько позволял судить мой слабый уровень — нечто вроде закосов под Модильяни и Пикассо.

Первым делом гарсон открыл и поставил на стол вино, а затем принес по моей просьбе вечерние газеты.

— Ого! — увидел я неожиданный заголовок на третьей странице Figaro.

— Что там? — лениво поинтересовался Панчо. — Марсиане в Париже?

— «Советский посол осужден в России на десять лет», — перевел я вслух на английский.

Обычно мы говорили на нем, хотя Панчо нахватался от нас русского, а мы от него испанского, но вот французским я владел один.

— Подробности? — заинтересовался Ося.

— А, нет, не посол. «Временно исполняющий обязанности полномочного представителя СССР господин Беседовски в октябре 1929 года перелез стену посольского особняка и запросил политического убежища во Франции. Наши корреспонденты в Москве сообщают, что на днях он был приговорен заочно к десяти годам заключения за растрату».

— Фигня какая-то, — буркнул Ося и придвинул поданный гарсоном салат.

Фигня не фигня, но просто так дипломаты не бегут. Но тут салат подали и нам с Панчо, так что я отвлекся от мыслей о высоком. Пока жевал, услышал краем уха разговор соседей и насторожился — говорили на русском:

— С тех времен, Володя, как папаша Либион продал заведение новым владельцам, художников и литераторов здесь почти не застанешь.

— Что, совсем?

— Попадаются, изредка. Сидят тут, внизу, переливают из пустого в порожнее, пока наверху танцуют. Никакого сравнения с прежними временами, когда сюда ежедневно заходили Матисс, Ривера, Малевич, Аполлинер… А сейчас из новых разве что Эрнест интересен.

— А что же ты сюда ходишь?

— Здесь пусто, всегда есть места, можно спокойно сесть и поговорить. Так что «Ротонда» превратилась в туристский аттракцион, вон, посмотри, рядом сидят американцы, они приезжают тратить деньги в Париже. Им обязательно нужно сидеть там же, где сидел Пикассо или Модильяни, а сами они ни черта не понимают в искусстве… На редкость тупая нация, их интересуют только деньги.

Блин, вот никогда мне это показное пренебрежение не нравилось, задорновщина какая-то, «ну, тупы-ые». Даже сейчас, после близкого знакомства с Америкой, когда развеялись мои прежние иллюзии о «демократии и главенстве закона», я видел невероятную целеустремленность и работоспособность американцев. В конце концов, если они такие бестолочи, то как сумели построить страну, с которой вынуждены считаться все в мире? Да, нам они не друзья, но вот это «тупы-ые» мешает правильно оценить противника!

— Простите, господин, не знаю вас по имени, — повернулся я через кожаную спинку, — американцы, может, и не понимают ни черта в искусстве, но вот некоторые из них понимают по-русски.

Говоривший справился со смущением (если оно вообще было) моментально, узкое лицо даже не изменилось в цвете и не дрогнуло ни одним мускулом. Он извинился и немедленно принялся выяснять, откуда это такие русскоговорящие американцы взялись. И даже всучил свою визитку, после чего я вынужден был ответить тем же. Пока мы читали напечатанное на маленьких картонках, второй собеседник, Владимир, как-то очень быстро слинял.

— Элайя Эренбур, журналист… — прочел я по-французски.

— Илья Эренбург, если точнее. Журналист, писатель и вообще, — он взмахнул зажатой в кулаке трубкой, вместив в этот жест «Ротонду», Париж, Францию в целом и как бы не весь мир. — А вы тот самый Грандер, электротехник?

— Радиотехник. А это мои товарищи — Иосиф Шварц из России и Франсиско Вилья из Мексики, — представил я ребят мгновенно перебравшемуся за наш столик Илье. — А что вы написали?

— Книгу, в которой действуют американец, русский и мексиканец.

— Однако!

— Правда, там еще немец, француз и негр, — он пригладил зачесанные назад волосы и широко улыбнулся, отчего к уголкам губ от заметного носа пробежали глубокие складки.

Не знаю, как это у него получилось, но гарсоны уже тащили ему прибор и тарелки — я только слегка пожал плечами, нам не в тягость. Тем более собеседником Илья оказался крайне интересным:

— Хотите, познакомлю с Пикассо?

— Я действительно ни черта не понимаю в искусстве, к тому же, мы здесь не как туристы.

— Бизнес?

— Именно, я собираюсь построить пару заводов в Испании. Сейчас набираю сотрудников. У вас нет знакомых оттуда?

— Есть, как не быть, тот же Пикассо. Или Бунюэль и Дали, но, полагаю, это не совсем те люди, которые вам нужны.

— Дали? Сальвадор? Художник?

— Ну вот, а говорите, ни черта не понимаете в искусстве!

Я аж вздрогнул, как только представил, что может понастроить Дали.

Эренбург рассказывал о гнезде сюрреалистов, в котором помимо испанцев и французов водились немцы, итальянцы, сербы и куча других народов. О парижских блошиных рынках, о гуляющих по улицам кошках, о ночующих под мостами клошарах, о вине, которое дешевле воды, о странных законах…

О русских эмигрантах, которых полным-полно в Париже на любой вкус — от упертых монархистов, царских министров и богословов до философов, художников и поэтов. О том, что среди двух тысяч русских, работающих таксистами, можно встретить и князей, но большинство эмигрантов работает на автозаводах и живет в Биянкурске — пригороде Бийон-Бийанкур (я сделал пометочку насчет персонала на будущий автозавод). Что в Париже живут Иван Бунин и Феликс Юсупов, генерал Деникин и атаман Махно (при этом имени встрепенулся Ося). Что эмигранты не только белые, много выехало из Советской России и после Гражданской войны. Что здесь издаются несколько ежедневных газет на русском и множество журналов, в которых продолжаются неоконченные споры (знал бы он, что эти споры будут продолжаться еще лет сто…).

Обед Эренбург честно отработал, а когда прощались, нахлобучил клетчатую кепку и заметил, что хочет написать обо мне статью и, если у меня будет время, он готов подъехать в любой момент.

В гостинице я попросил портье достать мне все книги этого Эренбурга, и персонал потряс меня исполнительностью: с утра мне приволокли целую гору книг, включая пару очерков по архитектуре о замке Эренбург в баварском Кобурге, жизнеописание средневековой графини Эренбурги Мэнской и путеводитель по саксонскому Эренбургу. Среди одноименных изданий нашлось и нужные сочинения, правда, на французском, но после уточнения технического задания мне доставили книги на русском.

Осю и Панчо я засадил за формирование секретариата и за поиск русского технического персонала, желательно из числа тех, кто уехал уже из СССР. Сам же за день проглотил «Хулио Хуренито» и бегло просмотрел «Двенадцать трубок» Эренбурга*. Вот тогда в голове у меня забрезжило — вроде был знаменитый советский журналист с такой фамилией!

«Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» — первый роман И. Эренбурга, 1921−22, «Тринадцать трубок» — его сборник новелл, 1923.

Вторую нашу встречу я начал с того, что предложил ему работу:

— Вы не хотите стать пиар-менеджером?

— Кем?

— Управляющим связями с общественностью.

— Это что-то американское? — пыхнул трубочным дымом Илья.

— Да, вроде непрямой рекламы. Создание положительного образа предприятия в глазах общества и государства. В том числе и статьями в газетах и журналах.