Без нее. Путевые заметки - Марлена Штрерувиц

В номере она прежде всего направилась в ванную и за-глянула в стенной шкаф. Потом заперла дверь на оба›5.замка. Опустила жалюзи. Села на диван. Чего бы поесть? Она с утра ничего не ела. На память пришли запахи из универсама. Она помыла клубнику и снова села. Ягоды безвкусные и пахнут хлорированной водой. Отставила клубнику. Кофе. Вот кофе она бы выпила. Но для кофе уже поздно. Она помыла виноград. Выложила его на посудное полотенце и вытерла. Ела виноград. Включила телевизор и взялась за газету. Перелистала первые страницы. О вчерашнем землетрясении она читала за завтраком. И о том, что детская смертность в США все растет. И что это касается афро-американских младенцев. Она дошла до канцлера Коля с его гарантиями польской границы. В телевизоре Де-низа напивалась на вечеринке, и было ясно, что папаша Косби не обойдете без нравоучений по этому поводу. Она продолжала переключать каналы. Остановилась на сериале «Father Dawling Mysteries». Сестра Стив как раз беседовала с экономкой. Маргарита читала газету. Советы разрешили частное землепользование. В Санта-Барбаре запретили поливать газоны из шланга. Деревья и кусты можно поливать только из бочек. А газоны — вообще нельзя. Требовали более суровых приговоров врачам. Какой-то доктор Милос Клвана убилдевятерых младенцев и продолжал практиковать. 67 % населения Калифорнии — за пожизненное заключение вместо газовой камеры. В декабре за смертную казнь было еще восемьдесят процентов. Она ела виноград. Отец Даулинг и сестра Стив куда-то ехали на машине. На дороге — снег, на сестре Стив — зеленые вязаные наушники. Она принесла себе стакан воды и кусок пармезана. Отец Даулинг звонил из автомата. Она читала о пятилетнем Рое. Какой-то взрослый приучил его пить виски. «Как мужчина». Ребенок умер. В крови у него обнаружили 55 % алкоголя. Она сидела. Сестра Стив перебегала дорогу. Таща за собой какую-то молодую особу. Они спрятались за машинами. В снегу. Особа все повторяла хрипло: «I want my baby».[9] Она выключила телевизор. Направилась к холодильнику. Достала бутылку вина. Поискала штопор. Обнаружила его висящим на стене. Наполнила бокал. Закупорила бутылку. Поставила ее в холодильник. Вернулась на диван. Стала читать дальше. Какой-то Майкл Лернер, издатель либерального еврейского журнала, назвал объединение Германии смертельно опасным для всего мира. Как писали, он — против мысли, что немцы заслужили воссоединение. Он решительно не согласен с тем, что немцы искупили вину и могут отныне забыть о прошлом. Она отпила вина. Встала. Подошла к стойке. Села на высокий табурет. Пересела на другой, рядом с телефоном. Подошла к зеркалу над двойной мойкой. Глядела, как пьет. Пошла к холодильнику. Наполнила бокал. Снова села. Снова включила телевизор. Косби как раз выясняли отношения. И Дениза объявила, что больше никогда не прикоснется к спиртному. И как она любит родителей. А родители — ее. Отец Даулинг и сестра Стив стояли рядышком и глядели вслед молодой особе, направлявшейся к машине с ребенком на руках. Ожидавший у машины мужчина заключил женщину с ребенком в объятия. Она снова выключила телевизор. На секунду ей показалось, что сейчас станет дурно. От злости. Потом потекли слезы. Как чудовищны эти хеппи-энды. Это грубое вранье. А почему она сидит в одиночестве? Здесь. Почему же он не поехал с ней. Почему она опять позволила себя уговорить. Не надо было давать ему телефон. Не звонить две недели. Не говорить. Но и это опять не удалось. Начало десятого. Чем же заняться? Неужели на улицу действительно нельзя? Она ведь не может каждый вечер, как стемнеет, сидеть в комнате. В газете об этом ничего нет. Она еще раз перелистала «Los Angeles Times» с начала до конца. Еще раз прочитала историю Роя. Вспомнила двоюродную бабушку. Как она поила Вернера молодым вином. А потом звала мужчин, и все смеялись. Парнишка, качаясь, пытался подняться по лестнице на крыльцо и все время промахивался мимо ступеньки. И улыбался. Беспомощно. Потерянно и очаровательно. Удивленно. Она налила еще бокал. Сохранилось ли у нее с пяти лет хоть что-нибудь? Что она могла бы хранить? Тогда? В голову ничего не приходило. Она всегда все выбрасывала. И вещи маленького Вернера — тоже. Все. Считала в то время, что лучше избавляться от воспоминаний. И жить дальше. Жить дальше, — сказал священник ее матери. После того. Но что-то, наверное, можно было спасти. Вообще-то говоря. И потом. Стать жертвой. Самое трудное — понять, что навязывают забвение. Полное забвение. Всеми. Потому что все тебя ненавидят. Как спастись от этого, даже если спаслась от всего? Поможет ли плюшевая игрушка? Она допила вино. Всю бутылку. Спать. Она разделась. Умылась. Натянула ночную рубашку. Туман в голове. Слезы на глазах. Все — далеко. Безразлично. Она легла. Опять встала. Включила автоответчик и накрыла телефон стопкой полотенец. Ничего не слышать. Спать. Не ждать, что он позвонит в одиннадцать. Перебьет ей первый сон. Лежать без сна. Потом. После разговора. И в тысячный раз передумывать одно и то же. Что он говорил всерьез. Где правда. Где — нет. Она улеглась. Сквозь жалюзи пробивался уличный свет. У нее был плюшевый мишка. Его звали Мартин, а когда родился Вернер, переименовали в Вернера. Тогда она с ним почти уже и не играла. Ведь был маленький Вернер. Сперва.

[Пятница, 2 марта 1990]

Она проснулась в полседьмого утра. Пробудилась от тревожного сна. Чувствовала себя отвратительно. Кружилась голова. В горле пересохло. Душно. Спертый воздух. Она распахнула балконную дверь. В комнату полилась влажная прохлада. По дороге в туалет проверила автоответчик. Звонков не было. Он не звонил. Она бы прождала напрасно. Сидела бы. Гадала, не смогла бы не гадать, отчего он не звонит. Не. В этом «не» заключаются все возможности. Все обманы и всё предательство. А избежать их можно одним-единственным звонком. Она снова легла. Пожалела, что не принесла себе воды. Завернулась в теплое одеяло. А как легко поддаться приятному обману. Позвонить. Один звонок — и ей не надо больше ждать. Сдержать обещание. А потом делать что душе угодно. Она же не знает, чем он занимается. Спокойно мог бы наврать. Спокойно. Дружелюбно. А так… Так придется делать выводы. Вывод. Неизбежный. Он намеренно обидел ее. Знает же, как ей тяжело ждать. За два-то года можно узнать. Жестокость эта — не злонамеренная. Будничная. Если бы ему хоть удовольствие доставляло мучить ее. Можно было бы понять. Мучает походя. Ну, и. Ожидание — только для нее. Он не понимает. Сказать ему нечего. Просто заставляет ждать. С кровати ей было видно пальму. Небо хмурое. Облака почти полностью застилают свет. День. А темно. Приглушенные краски. Черно-зеленые пальмы. Болит голова. Калифорнийское шардоне. Зачем она выпила бутылку. Целую. И забылась. О чем она только думала? Она лежала. Свернувшись клубочком. Глубоко вдыхала свежий воздух. В тепле постели. Дремала. Смотрела на пальмы. Засыпала. Просыпалась. Злость на Хельмута подняла ее с удобной кровати. Она бросилась к телефону. Набрала его домашний номер. Потому что своих пациентов он передал заместителю. Взял отпуск для поездки в Калифорнию. Она стояла у стойки. Зябла. Халат висел в ванной. В Вене звонил телефон. Пять раз. Семь. Десять. Она положила трубку. Снова забралась в постель. Однако голова болела все сильнее. Стучало в висках. Надо встать. Кофе. Нужно выпить кофе. Почему же он не включил автоответчик? Что это опять за фокусы. Она надела халат. Налила воды в кофеварку. Насыпала в фильтр кофе. Включила. Села на диван и слушала, как работает кофеварка. Как кипяток с шипением льется в фильтр. Журчит. Она сидела на диване. Обхватила себя руками. Сунула ноги под диванную подушку. Надо кончать с этим. Был бы он дома. У телефона. Тогда все было бы уже позади. Она бы расплакалась. Но все ему сказала. Что больше не хочет. Так — нет. Что ей это ни к чему. Что хочет жить. А не только ждать. Ждать того, кого нет рядом. Никогда. Она все наговорила бы на автоответчик. Но он недоступен. Даже автоответчик недоступен. Бессильная ярость. И потаенная надежда, что он прервал бы ее. Остановил поток слов, сказал, что все совсем не так. Что он купил билет на следующий рейс до Лос-Анджелеса. Что прилетит уже сегодня. И никогда больше не заставит ее ждать. Никогда, и ей стоит попробовать с ним еще раз. Пожалуйста! Кофе готов. Она налила себе чашку. Села в постели. Укрылась. Его тоже жалко. Он так ясно дал ей понять, что ему не до ее истории. А она не прочла подтекста. Не увидела. Не хотела видеть, как он ее оскорбляет. И ее любовь. Куда уж яснее. Опекать падчерицу, дочь бывшей жены. Бедное дитя. В Дорнбирне. И проблемы. Со здоровьем. Он должен. А она должна понять. Трауде. Трауде одна не справится. И. Что за возня вокруг этого мужчины. Отвратительно. А ему-то как приятно. В любом случае он — в выигрыше. Когда она всего этого не понимала. Не относилась с пониманием, он называл ее бессердечной. Ревнивой. Собственницей. И инфантильной. Это — последнее изобретение. Инфантильность. Сама виновата, что все так непросто. Стало. А когда она говорила: давай разнесем ситуации. Тогда — сочувственная улыбка. Тогда говорилось: книжек начиталась. Все не так. Не как в учебнике. Но. Он не улизнет от нее. Ему придется сказать все. Сказать, что он ее не любит. Больше. Или никогда не любил. Атак. Как-то. Нет. Испарился. Не с ней. Она принесла вторую чашку кофе. Забрала одеяло на диван. Завернулась. Включила телевизор. Прогноз погоды и новости. Утренние шоу. Она выключила телевизор. Встала. Позвонила Фридерике. Всели в порядке. Заботится ли Герхард. О ней? Обо всем? Фри-дерика рассказала о школе. Пусть она не волнуется. И звонил Хельмут. Справлялся, как у нее дела. Пока. Она снова села на диван. Завернулась в одеяло. Голове полегчало. Принять душ — и порядок. Фридль так похожа на своего отца. Герхард всегда старался ее успокоить. А теперь — и дочка. А она точно так же начинает волноваться и нервничать. Как прежде. Что тут поделаешь. И с чего Хельмут звонит ребенку? У него уже есть падчерица, вот о ней пусть и заботится. У него уже есть Сандра. Сандра. Ну и имя. Но мать по имени Трауде непременно должна была назвать дочку Сандрой. Начало новой жизни она представляла себе иначе.