Гуляй Волга - Артем Веселый

С купцов оброк брался смотря по торгам и промыслам. С кабаков и харчевен бралась денежка уловная. И с судов, приставших к берегу с товаром, взыскивалась копеечка побережная. На перевозах, перелазах и заставах тамга

собиралась за весчее

, померное, явку и за пятно. Да с рыбацких слободок шла в казну гривна волжская.

Катилась деньга из кулака в кулак, из сумы в суму и изо всех сум – в Москву, в государеву мошну.

А в Москве на корню сидел царь Иван.

Вокруг Москвы, на лучших землях сидели царевы согласники – князья и бояре с дружинами.

Любил царь, забравшись на башню кремлевскую, побыть в одиночестве: далеко отсюда было видно.

Там, старыми степными шляхами, в тучах вихрящейся пыли с гиком и визгом летела крымская орда для губительного удара.

Там, от лихости воеводы народ разбежался, и его, государев, город остался пуст.

Там, с далеких наволжских становищ, бесовская сила подняла и замешала покоренные племена кочевников, и они, преступя многие клятвы, уже седлали коней и клинками высекали искры мятежа. [32/33]

Там, соседствующие страны, поддавшись дьявольскому наваждению, замышляли против Москвы недоброе.

Там, знатные потомки удельных князей, таясь воровски по углам, раскидывали тенета заговора; да они ж, сбежав в чужие земли, ярились оттоль, лаяли и всяко поносили своего государя.

Там, буйствующие казачишки, колеблясь в вере и свожжавшись с разноязычным сбродом, шли на города русские с разбойным приступом...

Печалился царь Иван о неустроении царства своего и все придумывал, как бы сотворить земле русской приращение, прибыточную торговлю со всякими странами завести и веру православную распространить, дабы возвеличилась Русь над всеми народами и языками.

На холмах лепились сторожевые городки, посады и слободки, бревенчатыми стенами да рвами обнесены.

Плутала Русь в лесах и болотах. Качали ее ветра, секли дожди, заметали злые сиверы.

Облачившись в смирные одежды, в слезах молился царь. Деньги и дарующие грамоты по городам рассылал; сам ездил по монастырям, богадельням и тюрьмам, кормя из рук убогих, прокаженных и злодеев; да по цареву ж указу царевы холуи развозили на телегах по улицам московским милостыню.

Лились звоны печальные

галчиный крик...

Но скоро, по слову летописца, возненавидя грады земли своея, скакал царь с опричниками по дорогам русским и в исступлении ума крушил города, жег деревни, побивал и топил множество народа и неугодных вельмож. Так в лето 1570 года были подняты на меч Клин, Тверь, Псков и Новгород.

В страхе и трепете, подплыв кровью, лежала земля русская.

В кремлевских же палатах жарко горели свечи, гремели песни подблюдные, плясали девы наги. Веселился царь, веселились и его согласники, а на помостах стучали топоры, рубя – и черным людишкам, и попам, и боярам – головы.

Из Москвы на всю страну шла гроза и милость царская.

Войны, то затихая, то разгораясь, велись беспрерывно из года в год.

Под звоны колокольные полк за полком и рать за ратью гнала Москва...

С разудалой песнью и пьяною слезою выступали пеши, выступали конны...

– Прощай, прощай, Москва!

Далеко вослед уходящим несся плач и стон, и долго со стен кремлевских знатные москвичи махали шапками.

– Час добрый, братцы, спаси Христос!

Заранее чая иноземной торговли посрамление и прикидывая в уме грядущие барыши, расходились купцы по лавкам.

Ратники же, миновав заставы и слободки, все еще оборачивались [33/34] и, бормоча во хмелю слова молитвы вперемежку с руганью, крестились на церкви.

Дружины, позатираясь на дорогах от множества, валом валили на крымцев, из лесов муромских выходили на казанцев, за Смоленском встречались с ляхами и литовцами.

С иконами на древках и с хоругвями, развеваемыми ветром, под свист и брань бросались дружины на приступ, и, опрокинутые встречным потоком картечи и копьем рыцаря, разбегались дружины по степям, лесам, болотам, где и мерли и мерзли от наготы, духоты и бескормья.

Не раз русские были биты, и сами бивали.

Многие языки, как потоки, вливались в русскую реку, увеличивая мощь и многоводность этой реки.

Шумели над Русью беды.

Набеги кочевых орд и пожары опустошали страну. Моровые поветрия, голод и жесточь правителей истребляли народ, но народ был молод и неистребим, как трава.

Большего давил набольший, большие ехали на середних, середние обдирали меньших. Меньшие же, черные людишки, жили по пословице: «Не страшно нищему, что деревня горит – взял сумку да пошел». И когда становилось невмоготу, сбивались лапотные людишки в шайки и брели куда глаза глядят, кормясь бурлачеством, разбоем и войнами.

Дика стояла земля

жил на ней дикий народ

управляемый дикими властителями.

Царь за всех думал, князья и люди ратные воевали, а мужики пашню пахали, траву косили и всякие дела делали, – исстари крепка стоит Русь горбами мужичьими.

6

Валила по Волге волна волговая, мыла вода желты пески, кусты со кустами споласкивала. Ветры трепали березу, рябину. Раздували ветры дубравы зеленые.

Берега пусты, леса густы.

На перекатах, на быстрой воде, в лямочных хомутах хрипели, бились бурлаки.

Вы, робята, не робейте!

Свою силу не жалейте!..

Э-э, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая сама пойдет!

Идет

идет...

Идет

идет...

Идет

идет... [34/35]

Сама пойдет

Идет

идет...

Идет

идет...

Идет

идет...

С баржи – прикащик!

– Оравушка, бери дружно!

Запевала заводил:

На лугу стоит Васёнка,

Ищет, ищет с поросенка...

        Подхватывали:

Дубинушка, ухнем!

Зеленая сама пойдет!

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Сама пойдет.

Пошла

пошла...

Пошла

пошла...

Пошла

пошла...

С баржи – купец:

        – Робятушки, старайся!

Вел ватагу гусак:

– Не засарива-а-ай!..

В хвосте ватаги – косной:

– В ногу!

Эх ты, тетенька Настасья,

Раскачай-ка мне на счастье...

У-у, дубинушка, ухнем!

У-у-у, зеленая, сама пойдет!

Идет

идет...

Идет

идет...

Идет

пойдет...

Сама пойдет,

Идешь

пойдешь...

Не хошь –

пойдешь...

Пошла

пошла... [35/36]

Ухали с утра дотемна.

В понизовье бурлаки рядились:

– Куски не в счет... Ты, хозяин, во всяк день два горячих варева нам выстави.

– Не постою.

– Опять же, думай не думай, а на холоду да в сырости без вина нам не вытерпеть.

– Не постою, братцы. Поживете за мной, как за каменной горой. Только уговор: чин блюсти и не буянить.

– Выстави нам во всяк день чарку отвальную, чарку причальную, да по большим праздникам и в холодные ночи по третьей чарке – для здоровья.

– В таком деле я не спорщик: ведерко на день выставлю – хошь пей, хошь лей, хошь окачивайся.

– Положь на путину по штанам да по рубахе, да на неделю по двое лаптей, да по семи рублев на голову за всю нашу работу.

– Не жирно ль?

– Какое, батюшка!

– По семи рублев?.. Таких деньжат у меня и в заводе не бывало. Коли с трешницы скинете по рублику– с богом.

– Побойся бога, Фрол Кузьмич, подумай-ка: где Астрахань, где Ярослав!