Гуляй Волга - Артем Веселый

– Лют царь-государь, хитер и лют.

– Так-то ли лют, и не сказать! Нас на орду натравливает, ордынцев к себе на дружбу зазывает и торговлишку с ханами ведет.

– Старая песня!.. – Мартьян крепко потер на лбу рубец сабельной раны, и в его еще не утративших зоркости глазах как тени промелькнули какие-то воспоминания. – Ну, а што с Руси вестей?

– Шатается народишко, ровно чумовой. К нам на Дон бредут и от нас бредут. [28/29]

– Так, так...

– Шлет Москва до низовых и верховых атаманов ласковые грамоты, зовет оберегать Поле от ордынцев и за ту службишку пороху, сукна и хлеба сулит. А воеводы с большого ума да по государеву указу отгоняют нас от русских городишек, ровно бешеных волков, а где поймают – там и языки урезывают, ноздри рвут, батогами бьют, на дыбу дыбят и в удаленные монастыри да заводы в ссылку шлют для крепкого береженья.

– Чего же хочет царь Иван?

– Клонит нас гроза-царь на покорность.

– Вот оно што!

– Вредительны-де ему разбои наши.

– Угу...

– Мы-де его с басурманами ссорим и торговлишку рушим. – Ярмак крутнул головой и залился каленым смехом, ровно гору камней раскатил. Нрава он был веселого и бешеного, сила распирала его, тугие кудри на его голове вились из кольца в кольцо. – Николка Митрясов, Раздорской станицы казачок, прислал из Суздаля писаную грамотку... Сидят, слышь, наши казаки в тюрьме земляной, и по цареву велению корму им совсем не дают, волочатся в наготе, босоте и голодной смертью помирают.

– Не ведаю, какой ноне народ пошел, – сказал Мартьян, – а мы, казаки старого корня, бывало, самому богу не кланялись, хошь и верили в бога крепко.

Ярмак потянулся – хруст по костям пошел.

– Ордынцы присмирели, скушно на Дону...

– Вольному воля, бешеному поле.

– Скушно на Дону, а на Волге тесно. По горам сторожи по-расставлены. У Караульного яра, на Пролей-Кашах и выше воеводы, слышно, остроги городят. Сила поразгуляться просится... Уговор держим кверху плыть – за сурскими осетрами, за камскими бобрами.

– Добро удумали...

– Худа не умыслим... Айда-ка, Мартьян Данилыч, с нами! Ты казак видалый. Будешь у нас над атаманами атаман и попом тож... И рыбакам твоим дело найдется. Будем плыть, песни петь и рыбку ловить.

– Хе-хе, братику, упустя время да ногой в стремя?.. Брюхо есть хотело – ел, брюхо пить хотело – пил, сердце кровей жаждало – крови лил, а ноне алчет душа моя покою и молитвы.

– Наказано мне приволочь тебя, – с веселостью в голосе сказал Ярмак. – Не пойдешь охотой – силом уведу.

Старик замахал руками.

– Куда мне, дуплястому пню?.. Плывите, молодые, добывайте зипуны мечом да отвагою, а я помолюсь за веру Христову, за полоняников, томящихся в неволе басурманской, за повольнив, слепнущих в тюрьмах земляных и на дыбе стоном исходящих... [29/30]

– Помехи молитве твоей и в походе чинить не будем, молись во всю голову – бог кругом видит, кругом слышит.

– Любезный Ермолаюшко, зверь под старость – и тот, почуяв смерти приближение, сноровит от шайки отбиться и умереть в одиночестве, а ты меня сызнова на мир волочешь?

– Ну, ты поди-ка еще чарки не прольешь и любого коня объездишь...

3

С понизовья грозил ветер. Стремила Волга к далекому морю бег мутной волны. Пустынны и глухи лежали берега, над песчаными косами курились пески, текли синеющие дали... Крутой ветер буянил на просторе, кипящие волны были похожи на пирующих победителей какой-то несметной орды.

Над Буланом-островом гам и гал и дым многих костров.

Хмельная волна хлестала в берег. Столкнутые с отмели, мотались на волне будары

и насады

, лодки плавные и лодки кладные.

Артельный уставщик Фока Волкорез похаживал по берегу да прикрикивал:

– Соколики, ходи веселее!..

Босые и оборванные бегали по хлюпающим дощаным настилам, грузили кули толокна да гороху, связки вяленого сазана яицкого да свежеловки малосольного сазана астраханского, рыболовную и звероловную снасть, выделанные из цельных свиных шкур чувалы с порохом и свинцом да всякий воинский припас.

На высокой корме двенадцативесельной атамановой каторги взлаивал от нетерпенья Орелко, седой кобель с волчьим зубом. В походах он вырос, в походах успел и состариться. За свою недолгую собачью жизнь побывал в Персии и Турции, лакал воду из Терека, ганивал кабанов в придунайских гирлах, и по всем заволжским аулам не было, кажется, ни одного пса, с которым Орелко не грызся бы.

Дела доделаны, песни допеты, казаки шумной ватагой сошлись к атаманову шатру.

Мартьян, обратившись к востоку, читал напутную молитву.

Ватажники молились в глубоком молчании, задубевшие лица их были суровы.

– Избави нас Исус Христос и царица небесная от огня, меча, потопу, гладу, труса и хвороби...

После всего, по обычаю, роспили стремянную чарку и с шутками да смехом пошли к лодкам. [30/31]

– Чалки выбирай!

На дощаники были выбраны чугунные плюхи и дубовые с ввязанными камнями якоря.

– Ну, якар мар... – повел Ярмак карим дремучим глазом и положил крепкую руку на руль. – С походом, браты!.. Брык копыто, тюк квашня, бери-и-сь!

Мартьян снял шапку и перекрестился.

– Господи благослови.

И все торопливо закрестились.

Весельники поплевали в руки, взялись за весла, ударили, еще ударили и, расправляя кости, принялись неспешно покидывать тяжело стонавшие весла.

Ярмак прошел на нос и, высоко подняв над головой, метнул в воду колодку меду, потом разломил через коленку ковригу ржаного хлеба и тоже бросил волнам в лапы.

Старики, чтобы погладить путь-дорожку, бормоча молитвы, кидали за борт по горсти соли.

Дурашливый Яшка Брень швырнул в воду шапчонку и завопил:

– Волга-а-а, разливные рукава-а-а!..

Бородатый Иван Бубенец, с лицом, забрызганным порохом, точно маком, диким голосом завел песню

подхватили.

Навалился ветер, и заходила, задышала Волга.

Весла были приняты, латаные и рогожные паруса поставлены.

Ярмак покрикивал:

– Держись по струе!..

Ходко шла атаманова каторга, а за каторгой ухлыстывали будары и насады, лодки плавные и лодки кладные.

4

Плыли.

5

Бежала Волга в синем блеске, играючи песчаные косы намывала, острова и мысы обтекала, вела за собой крутые берега да зелены луга...

Размах гор

навалы больших лесов.

Дремали над Волгой, карауля тревожный покой Азии, русские городки и острожки.

За бревенчатыми стенами жил и кормился

от слез и крови рода христианского воевода с челядью. [31/32]

Жили стрельцы с семьями в своих дворах. Занимались они ремеслами, вели торговлишку, справляли государеву и всякую расхожую службишку.

Жили для души спасения – на слуху острожков – монахи в скитах и монастырях.

Жили татары в слободках, покидая с весны по осень дворища и откочевывая в степь.

Жили, перебиваясь с хлеба на воду, черные мужики и всякий нашлый, гулевой народ.

Жили купцы хлебные, рыбные и всякие иные.

По весне скликались купцы кораблями и, под охраной принанятых людей, большими караванами сплывали к Астрахани и в море – в Турхменскую и Кизылбашскую орду.

Зимами от дыма к дыму и от города к городу и ото всех городов к Москве пробирались обозы с товарами купецкими. Везли воск и сало, пеньку и соленую рыбу, сафьян и кожи воловьи, лен, соль и всякую всячину.

Жили.

Воевода над всеми суд и правёж чинил, попы за всех молились, а мужики на всех работали.

Так и жили, не мудрствуя, да еще по зимам люди посадские тешились кулачными и палочными боями, сокрушая друг другу скулы и ребра, – то играла в народе молодая кровь.

С купцов оброк брался смотря по торгам и промыслам. С кабаков и харчевен бралась денежка уловная. И с судов, приставших к берегу с товаром, взыскивалась копеечка побережная. На перевозах, перелазах и заставах тамга