Разумихин Трое из сумы - Неизвестно

АЛЕКСАНДР РАЗУМИХИН

ТРОЕ ИЗ СУМЫ

Собьют с ног меня –

поднимется в России другой человек.

Юрий Селезнёв

Не мною первым замечено, что литературные репутации и их изменения в историческом времени – дело тонкое. И всё же попытаюсь коснуться этой щекотливой темы.

Скажу сразу: у меня нет намерения создать многофигурное историческое полотно критического цеха от Александра Макарова, которого не каждый и вспомнит, до Марии Ремизовой, о которой не всякий и слышал. Мне хочется всего лишь вспомнить и немного поразмышлять о судьбе своих ровесников, тех, в чьих паспортах в графе «год рождения» значились или значатся преимущественно 40-е годы.

В литературной табели о рангах конца 70-х – начала 80-х годов круг имён, о котором пойдёт речь, официально был прописан просто и без затей – молодые критики.

Сегодня, когда я пишу эти строки, многих из них уже нет среди нас. Да и большинство живущих, надо признать, по разным причинам перестали заниматься делом, которому служили и в котором когда-то успели проявить себя.

Допускаю, что нынешними читателями и почитателями О.Робски, С.Минаева, Д.Донцовой, Э.Лимонова, Ю.Полякова и А.Проханова эти заметки наверняка будут восприняты как некое ретро, как ностальгия о том мире, куда нет возврата. И тем не менее не могу не задать два жгучих вопроса. Почему столько моих талантливых ровесников рано ушли из жизни? Почему не сложилась критическая судьба у многих незаурядных людей моего поколения?

Юрий Селезнёв: «Вредный цех»

С кого или с чего начать? Среди очень разных – по месту профессионального рождения, по социальному происхожде-нию, по образованию и воспитанию, по симпатиям и антипатиям как человеческим, так и литературным, по уму, таланту и характеру, по близости к той или иной литературной партии или группировке и самое главное, по целям, какие каждый ставил перед собой на писательском пути, – молодых критиков той поры я прежде всего выделил бы Юру Селезнё-ва.

Хочу быть правильно понятым. Да, по дате рождения Селезнёв вроде бы не вписывается в заявленные мной времен-ные рамки – он 1939 года. Но, надо быть справедливым, отделить его от критической поросли сороковых просто невоз-можно. Это, во-первых.

А теперь, во-вторых, почему «Юра», а не «Юрий» или «Юрий Иванович», что за фамильярность? Вспоминаю те дни. При встречах в его кабинете в издательстве «Молодая гвардия» или в журнале «Наш современник», в коридорах ЦДЛ, и кулуарах всевозможных писательских собраний, пленумов, съездов, и даже у него дома мы неизменно называли друг друга по имени-отчеству. Но во всех разговорах с другими критиками, где всплывало его имя (а оно возникало почти всегда как по мановению волшебной палочки в том кругу, в котором я тогда вращался), все иначе как Юрой Селезнёва не звали. Это было как в семье, где никто никогда не называет друг друга полным именем. Кроме того, для молодых он был как бы тоже молодым и значит «Юра». А старшие, предпочитая поглядывать с высоты своего возраста, находили его бе-зусловно молодым, а потому тоже «Юра».

Сейчас не могу даже вспомнить, как мы познакомились. Вот с кем меня знакомил Селезнёв – помню. А кто и где нас познакомил – нет. Такое впечатление, что были знакомы всегда. Не исключаю, что впервые мог услышать его имя от Коли Машовца или Лёни Асанова. А могло быть всё куда проще. Будучи редактором (заведующим отделом литературоведения и критики) журнала «Литература в школе», я мог обратить внимание на его очередную пуб-ликацию и сам вышел на него как на потенциального автора – обычное для меня дело.

Наши отношения сложились как-то сами собой. Мы встречались, разговаривали, сотрудничали, обсуждали, кажется, всё, кроме личной жизни. Разумеется, это не были отношения совершенно на равных. И дело вовсе не в семи годах раз-ницы. Просто я хорошо сознавал, что Селезнёв лучше меня информирован во многих вопросах, имеет большие связи в писательских кругах и не только в них. Но не это главное! Рано или поздно в любом общении с человеком всегда наступа-ет момент, когда ты задаёшь себе простой вопрос: с кем ты имеешь дело? Продолжать поддерживать дипломатические отношения, потому что это нужно, небесполезно, выгодно; ну, куда без этого деться, в конце концов, не кон-фликтовать же? Или принять человека как своего, открыться перед ним, пойти навстречу без всяких раздумий о полез-ности.

В случае с Юрой всё было куда ясней ясного. Идеальных людей не бывает. Селезнёв мог (и часто) не сдержать слова и не написать к назначенному сроку обещанную тебе статью (при его очевидной для меня занятости немудрено). Но он никогда не юлил, не выкручивался, не врал, а как мог, старался войти в твоё положение редактора, которого поджимают сроки выхода номера журнала, и помочь привлечением ещё одного, другого, третьего автора. Это был профессионализм высшего класса.

Как обычно ведут себя авторы, просрочившие сдачу запланированного материала? «Я не успел, но это твои пробле-мы» – самая распространённая реакция. Или: «Ну, ещё немножко, я вот-вот закончу, ты мне верь, я тебя не подведу» – в моём редакторском опыте есть случай, когда автор завершал книжку в восемь авторских листов, уже написав шесть из них, более трёх лет и каждый раз: «Я, конечно, мерзавец, но к следующему четвергу рукопись будет у тебя! Я так тебе благодарен, что ты ждёшь!» Кто-то бравирует: «А я вот такой! Все знают, что я необязателен! Но я – это я! Подождёшь, ничего с тобой не случится! Если что, я всегда это куда-нибудь пристрою!» Другие ищут у тебя же сочувствия, бьют на жалость: «Понимаешь, обстоятельства!» И затем следует перечисление кучи причин (никогда не бывает одной, их обяза-тельно масса), по которым материал не был написан вовремя.

Селезнёв всегда винил себя, тут же входил в твоё положение и вместе с тобой начинал искать выход. Если понимал, что сам не в состоянии успеть, находил замену: другим материалом или другим автором. Именно в таких или похожих случаях происходили мои последующие знакомства с Жорой Анджапаридзе, Славой Горбачёвым, Владимиром Енишерловым, Витей Калугиным, Витей Кречетовым, Юрой Лощи-цем, Серёжей Лыкошиным, Володей Липилиным, Петром Паламарчуком, Иго-рем Штокманом, Володей Левченко, Сергеем Семановым и Любовью Левко, Ниной Подзоровой, Севой Сахаровым, Борисом Тарасовым, Сергеем Небольси-ным.

Считается, что большое видится на расстоянии. Так вот, Юра безусловно здесь исключение! Потому что только вбли-зи можно было понять образ его жизни, увидеть, как он работал, как – сегодня можно смело сказать – творил.

Для большинства Юрий Селезнёв – это несколько его книг, прежде всего о Достоевском в сериях «Библиотека «Люби-телям российской словесности» и «Жизнь замечательных людей», острые, с чётко направленным ударом полемические статьи, и организаторская работа по выстраиванию позиции книг редакции «ЖЗЛ».

Немногие знают, сколько Юрой написано помимо изданного. Нет, не в стол. Не для массового читателя. А для читате-лей особенных. Должность заведующего редакцией издательства «Молодая гвардия» – номенклатура ЦК ВЛКСМ. Сколько многостраничных докладных, обширных согласований, глубоких объяснительных, обстоятельных сопроводи-тельных, развёрнутых тематических планов с комментариями и мотивировками написано им за эти годы – целое собра-ние сочинений! Сколько отчётов «на ковре» и вынужденной силовой борьбы «под ковром»! Сколько на это уходило сил!

Он вынужден был играть во все эти игры советского времени. А потом радовался как ребёнок, когда удавалось сохра-нить свою линию. «Сегодня утвердили позицию в темплане на… – назывался кто-то из ряда русской классики, – приня-то, что автором книги о нём будет… – произносилось какое-нибудь звучное имя вроде Е.Носова, В.Распу-тина, В.Лихоносова». Я глядел на него с недоумением:

– Да он же никогда не напишет этой книги! Зачем это ему надо?

– Конечно! Зато позиция в темплане забита, и рукопись… – он показывал заявку автора из «чужого» лагеря, – редак-ция принять не может. А за неё уже хлопочут. Так что не зря велась предварительная работа, вся эта писанина с продви-жением и оформлением заявки-муляжа. На войне – как на войне. Мы найдём другого автора!

Или в другой раз. Прихожу, как договаривались, днём к нему на работу. Юры нет. Жду – Юры нет. Спрашиваю у ребят в редакции – отвечают, что Юра не звонил, значит, должен быть, где-то задерживается. (Напомню, что события проис-ходят в пору, когда мобильников и в помине не было.) Время у меня есть, надобность во встрече тоже – жду. Наконец во второй половине дня он появляется. Первое, что видится, – его покрасневшие, отёкшие глазницы и больше обычного воспалённые глаза.

Вообще должен сказать, селезнёвские глаза – тема особая. Серёжа Лыкошин и Юра Лощиц уже писали о том, какие это были удивительные глаза: ясные, сияющие страстью, чуть прикрытые, с устремлённым вдаль прозрачно-голубым взглядом. И это правда. Но меня поражало другое. Его глаза почти всегда были воспалёнными от многочасового письма прежде всего по ночам. И ещё. Мне постоянно казалось при взгляде на Селезнёва, что я вижу глаза самого Достоевского, причём, в период уже после казни. Было в его глубоком, провидческом взгляде что-то такое, от чего по тебе пробегал хо-лодок. Словно Юра заглянул в какую-то жуткую бездну, и теперь его глаза вопрошают, что же делать с увиденным.