Романс с голубоглазой Эстонией - Валерий Рощенко

– Не очень. Пятый год, как закончил военно-морское училище.

– И где вы учились?

– В Севастополе, потом – в Питере. То есть – в Ленинграде.

Тойво и Урхо продолжали полемику в своем углу, перейдя на эстонский, а Вийви продолжала расспрашивать меня:

– Где же вы родились?.. Где ваш дом?

– На Волге, в Саратове. Знаете такой город?

– Знаю. У вас там родители?

– Да, отец, мать, брат и сестра.

– А как вы попали в Прибалтику?

– По распределению. В военных училищах распределение не такое, как в институтах. Выбирать особенно не приходится: приказ командования – закон для подчиненных. Правда, отличники боевой и политической подготовки могут кое-что выбирать: я подал рапорт в Прибалтику. Его подписали.

– Почему именно в Прибалтику? – спросила она как-то ревниво.

– Никогда здесь не бывал, но много слышал. Для русского человека Прибалтика – почти заграница. И вообще, почему-то потянуло. Наверно, потому, что здесь так много красивых синеглазых девушек!.. – сказал я и засмеялся, видя её смущение. – Между прочим, я так и назвал эту страну, когда приехал сюда – Набережная Синих Глаз. Как в песне!..

– В песне? В какой?.. – она встрепенулась. – Может вы ещё и поёте?..

– Иногда, на слух…

– Да?!.. Тогда спойте что-нибудь!

Вийви захлопала в ладоши, привлекая внимание. Глаза у нее стали бархатные, как два больших озера под дождем.

– Принесите гитару! – крикнула она. – Тойво, Урхо! Перестаньте болтать чушь!

Гитара нашлась в соседнем номере.

Сначала я запел про тихий сад, в котором не слышны даже шорохи, про речку, сотканную из лунного серебра. Эту песню знали все, подпевали, кто по-русски, кто по-эстонски. У Вийви был приятный голос, акцент делал песню очаровательной. Я сделал попутное открытие: ничто на свете не сближает людей, как песня. Вот почему в Прибалтике исстари любят устраивать певческие и танцевальные празднества. Потом я сыграл кое-что из одесского фольклора, после – из Окуджавы, из Высоцкого. Больше всего девушек тронул Есенин:

Знаю, выйдешь вечером за кольцо дорог,Сядем в копны свежие, под душисты стог…

Женщины закачались в такт песни. Парни поглядывали на меня завистливо – они не могли продложить ничего подобного.

Зацелую допьяна, изомну как цвет,Пьяному от радости пересуды нет.И сама под ласками сбросишь шёлк фаты,Унесу я пьяную до зари в кусты…

Прощаться все вышли во двор. Белая ночь была в разгаре. За ручьем в кустах трещал соловей, листва долговязых осин роптала над головой. С веранды соседнего коттеджа доносилась грустная финская мелодия. Её подхватил Урхо. А Вийви, смеясь и сверкая белизной зубов, спрашивала у подруг:

– Интересно, кого из нас собирается унести до зари русский моряк?..

Веселый смех звенел над окутанной фиолетовым мраком землей.

3

За две недели я так привык видеть рядом с собой Вийви, что вчера, когда она не появилась перед ужином у столовой, я испугался: не случилось ли чего. Рыжеволосая Майму, заметив моё смятение, поддразнила:

– Тере, Порис (Здравствуйте, Борис)! – она говорила с большим акцентом. – Вийви разве секотня не с вами?!.. Интересно, куда зе она потефалась?

Хитрая зеленоглазая лиса-Майму наверняка знала, куда подевалась её подруга, но ей доставляло удовольствие помучить меня. Только Линда, степенная рассудительная дама, из тех, кому за тридцать, призвав на помощь все знания русского языка, попыталась меня успокоить:

– Фы не перезивайте, Порис! Вийви никута не тенется, к ней приекаль из Раквере скольный трук Арво.

Ничего себе утешение – школьный друг! Проглотив ужин, я опрометью выскочил из столовой, чтобы не встречаться с Урхо, которому наверняка потребуются объяснения насчёт исчезнувшей Вийви. На душе у меня стало горьковато, хотя я понимал, что Вийви мне не сестра, не жена и не невеста, она вольная птица и может встречаться с кем заблагорассудится. Я побрел к себе, в офицерский коттедж, не представляя, чем заполнить вакуум вечера.

Друзья-офицеры переодевались в форму «раз», готовясь на танцы. Я тоже «упал» в белоснежный костюм и отправился с ними.

В разгорячённой толпе курортников, в гремящем клубе, на все дамские вальсы меня выбирала кареглазая плотненькая шатенка, в заманчиво декольтированном бархатном платье. После танцев я согласился проводить её, надеясь хоть каким-то образом заглушить грусть разлуки с неверной Вийви.

Солнце утонуло за зубчатую стену леса, а небо всё ещё светилось. Трепещущие струи ручья под дымчатым серебром плакучих ив будто перебирали несметные сокровища – мириады женских серёг, браслетов и кулонов. Весело болтая, моя спутница повела меня куда-то за посёлок. Я понтересовался, не местная ли она. Она засмеялась, читая моё недоумение:

– Нет, нет, я тоже из отдыхающих.

В речи её сквозил акцент, но явно не эстонский:

– Я из Латвии, из Вентспилса, – пояснила она. – Зовут Лайма. Слыхали такое имя?.. Ещё бы – Лайма Вайкуле прославила. Меня сначала хотели назвать Мирабелла, потому что мама и папа познакомились за границей. Но потом они передумали…

По сторонам дороги стоял строгий нахохлившийся лес, но женщину ничто не пугало. Какой-то стремительный крупный зверь перечеркнул посеребрённую росой поляну.

– Смотрите, косуля! – обрадовалась бесстрашная Лайма.

Косуля остановилась у леса, долго смотрела в нашу сторону, потом с треском пропала в чаще.

– Зеркало! – сказала женщина. – То белое пятно, что вокруг хвоста, называется «зеркало».

– Грациозное животное, – отвечал я, чтобы не молчать.

– У меня таких грациозных полсотни, – доложила словоохотливая Лайма.

– Вы работаете в колхозе?

Она залилась, как колокольчик.

– Я работаю в зоопарке, – сказала она, отсмеявшись, сбивая рукой жирные метелки конского щавеля.

– Вот откуда ваше лесное бесстрашие! – понял я.

– Конечно. У нас всякое случается… Однажды, представьте, питом выполз из террариума… Другой раз – тигр. Среди ночи! Мне сторож звонит на квартиру: беда! Я – в машину, и – в зоопарк. Открываю калитку – рычит мой Мальчик. Что делать?.. Позвонила в милицию. Там смеются: застрелить – пожалуйста, а ловить – увольте!.. Всю ночь заманывали в клетку…

Мы всё шли, углубляясь в лес. Где-то затрещал валежник, послышались подозрительные шорохи, пронзительно захихикала какая-то птица, мой спутнице хоть бы что.

– Ага, вот, наконец-то! – остановилась она.

– Где? Что?

– Да вот же! Поваленное дерево! – она засмеялась, добродушно прижимаясь рассыпчатой грудью к моей руке.

– Дерево?!.. Зачем оно нам?

– Сесть можно…

– Ах, да! Конечно.

Мы присели на лежащий ствол. Делая вид, что ей зябко, женщина прижалась к моему боку; дурманящий жар женского тела током ударил через платье.

– Вообще-то я люблю сено, – тараторила Лайма доверчиво. – Свежее сено, только что скошенное. Я называю это «сено-терапия». Ляжешь в копну, как оно пахнет! Голова кружится. А здесь, кажется, ещё и не начинали косить…

Полное наивное лицо с лукавми ямочками на щеках заливал молочный свет. Женщина чуть подрагивала и теснее прижимаясь ко мне. Ещё немного и я бы, возможно, воспользовался наигранной наивностью, как и лукавством женщины, так и преславутым распутством белой ночи, если бы из сердца хоть на мгновение выпала красавица Вийви. Но она продолжала там находиться, и даже – обживаться. Почему?..

– Прохладно, – сказал я поднимаясь. – Пора!

Лайма ничего не ответила. Она поднялась вслед за мной.

Мы вернулись в поселок, с холодком распрощались у дверей какого-то коттеджа.

«Нет, – думал я, шагая по сумрачным аллеям в сторону рокочущего моря, – посредством чьего-то участия личные трагедии рассеивать не годится. На душе ещё муторнее, чем было. Свою драму надо переживать одному. Наверно, только так можно её побороть. Впрочем, какая у меня драма?.. «Если к другому сбежала невеста, то неизвестно, кому повезло!» – утешал я себя словами старой матросской песни.

Завернув в соседнюю с «экипажем» аллею, я обнаружил на лавке две тихие фигуры. Боясь вспугнуть влюблённых, я хотел проскользнуть мимо, но меня окликнули:

– Борис?.. Вы?

Я подошел: Вийви и Линда.

– Добрый вечер! – сказала ласково Вийви. – Где вы были, Борис? Мы вас всюду искали… В такой вечер вы оставили нас одних.

– Я полагал, у вас свою компания, – сказал я. – Не хотелось мешать.

– Ah, so! – в голосе Вийви я уловил оттенок радостного удивления. – Вы обиделись?! Ну, право, я ни в чём не виновата. Вот, Линда подтвердит!.. Давайте помиримся и забудем прошлое, – она сделала милое, как у ребёнка, лицо.

– Если оно забудется, – буркнул я.

– Забудется! – заверила радостно Вийви. – Конечно, забудется!.. Проводите нас.

Я взял девушек под руки и проводил к домику за ручьём.

Вот теперь, лежа под верблюжьим одеялом, я долго не могу заснуть, анализируя слова и поступки Вийви; и никак не могу понять, что со мною происходит, какую власть надо мной возымела вдруг, пускай оригинальная, но в общем-то далекая мне женщина, о существовании которой я до недавнего времени не имел представления. Относится ли она ко мне серьезно или, потешаясь, играет как кошка с мышкой? Ход её мыслий и логика поступков мне не понятны. Возможно, в них много национального начала, неизвестного мне. С подругами она держится довольно независимо, те относятся к ней с заметным почтением, даже степенная Линда. Чем вызвано это внутреннее превосходство? Складом натуры? Профессией?.. Из обрывков разговоров я мог заключить, что Вийви или врач, или старшая операционная сестра. Впрочем, это ни о чём не говорит. В её глазах, в её словах, в поведении – во всем сквозит какая-то тайна. Может быть тайны никакой нет, но что-то в ней завораживает, очаровывает, гипнотизирует. Чем больше я думаю о ней, тем больше запутываюсь, погружаюсь в какой-то призрачный, точно белая ночь, сумрак манящей непредсказуемости. Хочется махнуть на всё рукой, отдавшись на произвол стихии.