Романс с голубоглазой Эстонией - Валерий Рощенко

Выйдя из кабинета, я жду Витьку. С ним, действительно, происходит отдельный разговор, и отнюдь не на полутонах. Первый вопрос, который кадровить задаёт, мне вообще не задавался: почему тот желает поступать на работу именно здесь, в Эстонии?.. Витька, слышно через дверь, отвечает, что ему тоже некуда ехать, что ему здесь тоже нравится.

– Фам есть кута ехать! – говорит инспектор. – Россия оцень польшая. Фы приехал на легкий хлеп?!..

Я давно заметил за прибалтийцами ревностное отношение к своей родине. Хотя, наверно, такая ревность свойствена многим народам.

– Товарищ начальник! – умоляет Коморов. – Ну, поймите! Войдите в моё положение…

– Я фсе понимаю. От таких летуноф мало толк, – отвечает кадровик.

– Да бросьте! – орёт Витька. – Вот документы. Гляньте! Какой я летун?!.. Ну, сменил только четыре места, другие по десятку меняют, и –ничего!

Через минуту Витька вылетает красный, как боцман, хвативший стакан неразбавленного спирта.

– Вот «кураты»! – возмущается он, запихивая документы в сумку. – Непробиваемые, как танки. Придётся обратно пылить, в лапы к той красавице.

– Попытайся куда-нибудь ещё. – советую я. – Мало ли строительных контор!

– Пытался! – бурчит Витька. – Всюду одно и то же. Как сговорились. Ты, каплей, с ними особенно не вожжайся. Тебе сейчас доверие, потому что из армии, молодой офицер, а пройдёт годик, другой – увидишь – предъявят претензии: почему не едешь обратно в Россию?! Приехал, мол, на легкие хлеба!.. Такие они все. Три года назад, когда я молотил в «Таллиннстрое», мы спуску им не давали. Еду в трамвае, отмотаю билетов на полкатушки и продаю. Пускай пикнет кто! Кулак – под нос! Заглохнет, как миленький!..

На Балти-йаам Витька идет покупать билет в Псков, мне же советует ехать в поликлинику, чтобы успеть пройти медкомиссию, иначе в общагу не пустят. Такие здесь законы.

– Четвертную не займешь? – просит он напоследок. – Вышлю, как только приеду.

– У меня всего двадцатка.

– Ладно, давай двадцатку. Ты-то теперь на месте, у ребят перехватишь до получки, а мне почти сутки пилить.

В Лиллекюла, в поликлинике железнодорожников, очередь на медкомиссию, но я успеваю-таки получить нужную справку, которая и открывает мне двери в общежитие на Палиски-мантее.

Теперь в тихой комнатушке с видом на Палдиское шоссе и мыс Рокка-аль-Маре я безбоязненно могу склониться над дневником, доверяясь ему без оглядки.

9

Скоро у меня будет паспорт и прописка. Хотя по общежитию, но все же прописка. Сегодня днём я прошелся по улицам Таллинна уже как старожил. На Вышгороде меня накрыл теплый бисерный дождь. Я зашел в сквер, где плачет по мужу окаменевшая мифическая Линда. Теперь это и мои парки, и мои памятники. Когда-то, представил я, по этим аллеям бегала девчонкой синеглазая Вийви. Где она теперь? Может быть, где-то рядом. У меня есть шанс повстречать её. Вдруг выйдет из-за того поворота, и в том не будет ничего удивительного…

Вернувшись в общежитие, я разыскал мастера. Худощавый скуластый брюнет моих лет недавно закончил техникум, до того служил на крейсере «Фрунзе» на Черном море. Форменный китель с погонами я заменил уже обыденной ковбойкой, но мастер знает, кто я и откуда. Похоже, слава обо мне облетела общежитие, перенаселённое женским полом.

– Присаживайся, каплей. – протягивает он прохладную ладонь – Давай знакомиться: Юрий Иванович. Это- для солидности, в обиходе – просто Юра. Лады?

Мастер чертит на листке схему, как добраться к месту работы.

– Значит, так, – поясняет он, – утречком садишься в дизель-поезд на Балти-йаам и дуешь до Кехра. Понял?.. Билет тебе выдали сезонный?

– Само собой.

– Там, как выйдешь, сразу увидишь наш полосатый вогончик. Не промахнешься, Балтика!..

Утро – солнечное и туманное. Спрыгиваю на щебёночную насыпь. Из поезда высыпает орда голосистых молодых женщин. Инспектор по кадрам, выходит, не шутил. Парней – пять-шесть и обчёлся. Бригадира я узнаю сразу – по жестам, по тону. Орёт на всех, как старшина на салажат. В уголке рта «прима», руки в карманах, по ухаткам – рубаха-парень. Лицо молодое, но морщинистое, как печеное яблоко. Подаю направление.

– Знаю, мастер звонил. Тебе роба требуется?.. Пошли!

Он открывает шкафчик в углу вагона-бытовки, кидает на лавку рабочую одежду б-у.

– Держи, Балтика!.. На первый случай сойдет, после новую получишь на строй-дворе. Всё чин-чинарем!..

Изучающе понаблюдав за моими действиями, он усмехается всепонимающей ухмылкой.

– Тельняшка деловая, – замечает, перкатывая «приму» в губах. – Офицерам выдают или матросам тоже?

– Всем.

– Понятно.

Выпрыгнув из вагончика, бригадир командует зычным голосом:

– Ну-ка, мать моя старушка, выходи строиться!

Туча разномастных косынок расцвечивает насыпь во все цвета радуги. Парни держатся особняком. Егоркин – так зовут бригадира – расставляет людей: тяжелая работа, естественно, для мужчин – вырывать новый путь на уровень старого полотна, чтобы получилась одна плоскость; дамам – полегче: подбивать щебенку под шпалы.

По свежей щебеночной насыпи вьется рельсовая решётка, сверкающая от росы, как палуба эсминца с минной дорожкой.

– Когда-нибудь молотил на железке? – спрашивает бригадир, подходя ко мне.

– Читал «Как закалялась сталь».

– Ладно, станешь на домкраты с Терёхой.

Вооружившись шаблоном-ватерпасом, бригадир бегает взад-вперед по насыпи, вымеряет плоскость; неудовлетворенный, заставляет парней возвратиться назад, набивать домкраты заново. Женщины идут сзади с вибраторами-подбойками, подбивают щебенку под шпалы. Егоркин выплёвывает замусоленный окурок, приникает щекой к рельсу, командует издали:

– Слава, выше!.. Ещё!.. Терёха, качни ты!.. Балтика, поддай малость!.. Стоп! Пошли дальше.

Премудрость не велика, я стараюсь ни от кого не отставать, тем более, что женщины начинают наступать нам на пятки.

Работа кипит. Солнце набирает высоту.

Через два часа все в мыле. Парни сбрасывают куртки, остаются в майках. Студенты-практиканты из Конотопского техникума – два Витьки и один Санька – те вообще растелешиваются до плавок. Женщины тоже не стесняются: обнажаются до купальников, кто-то до ажурного бюстгалтера.

Бригадир даёт перекур. Все падают на траву под насыпь. Парни – по одну сторону дороги, женщины – по другую. Егоркин присаживается рядом со мной, прикуривает сигарету от сигареты.

– Ну, ты как, Балтика, не раскис?

– Нормально.

– Молоток! Так держать!.. Гляди, какое лето в этом году! Загляденье. Теплое. Сухое…Я давно такого лета в этой Чухляндии не видел, одни дожди.

Ты давно здесь служишь?.. Ну-у… А я, мать моя старушка, второй червонец разменял. Сначала, после ремеслухи, по Сибири колесил, потом сюда завербовался. В Курляндии жить можно!.. Ты из каких краёв?.. О, волжанин! Я там тоже детдомовскую кашу хлебал. Земляки, выходит!.. А до армии где молотил, или сразу после школы в военно-морское?..

– В речном пароходстве одну навигацию сходил, на Волге.

– Выходит, нашей путейской работы ни разу не нюхал?! Ну-у! – искренне восхищается он. – Молодец. Быстро освоился!.. Я уже подумал, что ты на чугунке чуть ли не пуд соли съел. В общем, я тебе третий разряд кину, не обижу!..

Высокая белесая трава шелестит над головой. Воздух пропитан запахом спеющих хлебов, ягод, яблок. Студенты-практиканты из Конотопа находят поблизости родник, стонут по очереди:

– О, це кайф!.

На обед путейцы всей гурьбой стекаются к вагончику, тот уютно примостился у ручья на опуке ореховой рощи. В вагнчике – жара, как в духовке; все располагаются на траве, в тени деревьев. Разворачивают скатерти-самобранки. У кого – что: рыба, колбаса, сметана в стеклянных баночках, хлопает лимонад, попахивает кофеек из термоса. Весёлая минута! Но не для меня.

. Чтобы на растравлять аппетит и не привлекать внимание, тихо поднимаюсь, ухожу побродить по лесу. Там – ежевика, земляника, орехи. Последние, правда, ещё зелёные. Через полчаса возвращаюсь к вагончику. Все лежат, отдыхают. Я тоже – руки под голову, смотрю в чистое небо. Неожиданно на грудь – бац! – камешек. Поднимаю голову: напротив – круглые, как спасательные круги, серые глаза. Выгоревшая пшеница волос свисает на них чаячьими крыльями. Красный купальник едва прикрывает плотные загорелые груди. Пожимаю плечами: ничего, мол, не понимаю!.. Небрежно кривя губы, пшеничноволосая достает из сумки пакет с провизией, двигает ко мне. Без слов. Я мотаю головой. Она грозит кулаком и, чтобы не смущать окончательно, демонстративно отворачивается: ешь, мол, не стесняйся!..

Когда все вскакивают по команде Егоркина, возвращаю сверток со словами:

– Спасибо, красная девица!

– Не за что, Балтика!.. Тем более, что сам ничего не тронул!.. Подумаешь – какой!..

Фыркнув и дунув снизу вверх на волосы, она прячнт пакет в сумку. Ей лет двадцать семь – тридцать. На вид крепкая, как гонщица из академической гребли. Подруги зовут её Чайкой.