Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

А стукнуло Печатнику в ту пору ровно двадцать годков, и был он, наверно, чем-то схож с этими вот лохматыми рабфаковцами. Была тогда весна, ранняя и необычайно дружная, горячо припекало солнышко. Если подтянуться на руках и осторожно выглянуть в зарешеченное окно камеры, видно было, как буйно цветет на каменном тюремном дворе одинокая старая черемуха.

Выпустили его из «Крестов» раньше положенного срока. Согласно великодушной амнистии монарха, но с запретом на проживание в Санкт-Петербурге, Москве и еще четырнадцати губернских городах империи, старательно перечисленных в царском указе.

Месяца три ему удалось продержаться в «нелегалах» и даже выполнить несколько поручений комитета. С грехом пополам удалось, с огромным риском. Затем товарищи снабдили его липовым паспортом, раздобыли деньжонок на билет третьего класса, пожелали счастливого возвращения. Другого выхода в создавшихся условиях не было, только эмиграция.

Но прокурор Измайлов исключения из правила не составлял. Разве что был пооткровенней своих коллег, цинично ляпнув вслух изобретенную им формулу уничтожения инакомыслящих.

Придерживались ее и в Америке, где любят хвалиться демократией и всяческими свободами для граждан. На английском языке эта формула звучала мягче, не столь прямолинейно, как у господина Измайлова, хотя существо оставалось неизменным.

Власти штата Висконсин выпроводили Печатника со своей территории, объявив нежелательным иностранцем. Схватили на улице, умело защелкнули на запястьях стальные браслеты и в черной полицейской карете довезли до границы штата. На прощание пригрозили тюрьмой, если опять попадется в их лапы.

В Чикаго он шесть долгих недель отмытарился в каталажке для уголовников. На хлебе и воде, вместе с бандитами и мошенниками. Ни обвинения никакого, ни допросов: на местных скотобойнях шла забастовка, и все подозрительные элементы обязаны были дожидаться ее окончания на казенных харчах.

Ну, а знаменитый калифорнийский поход безработных 1914 года, в котором возглавлял он смешанную русско-мексиканскую колонну, закончился кровавой полицейской расправой над безоружными людьми. Залпами по ним стреляли, точь-в-точь как на Дворцовой площади в 1905 году, патронов было велено не жалеть.

Да, подражателей и ревностных последователей у прокурора Измайлова хватало и за океаном. В держимордах нигде не ощущается недостатка.

На Гороховой Александр Иванович Ланге считался искусным контрразведчиком, умеющим разобраться в самых запутанных и сложных ситуациях. Молодые сотрудники КРО, едва осваивающие азы чекистской службы, смотрели на всегда спокойного и невозмутимого Печатника с искренним восхищением, как смотрят обычно на ветеранов, чьи подвиги кажутся молодежи легендарными. Старый партиец, подпольщик с дореволюционным стажем, награжден орденом Красного Знамени и Значком почетного чекиста, принимал участие в разгроме опаснейшей агентуры Бориса Савинкова. Попробуй-ка сравняться с Печатником!

Мало кто знал на Гороховой, а начинающие товарищи и тем более, какой дорогой ценой расплачивается Александр Иванович за удивительные свои открытия.

Одна лишь Марья Ивановна, верный спутник жизни, могла бы при желании порассказать и о злейшей бессоннице, и о тягостных приступах головных болей, одолевающих ее мужа, да вряд ли захочет она искать сочувствия на стороне.

Марья Ивановна сама работала в контрразведке и давно успела понять, что без тяжелого, самоотверженного труда ничего здесь добиться нельзя. Поднимется среди ночи, увидит, что опять лежит бледнущий, без кровиночки на лице, с широко раскрытыми страдальческими глазами, вздохнет украдкой и молча отправится на кухню смачивать полотенце холодной водой.

Расследование нелегальной деятельности бывших лицеистов досталось Печатнику как раз в пору очередного недомогания. На службу он являлся вялый, невыспавшийся, с тяжелой, будто похмельной головой. Знакомый доктор из медчасти, давний его партнер по шахматишкам, настоятельно советовал просить у начальства внеочередной отпуск, обещая организовать недельку-другую безмятежной райской жизни на сестрорецком курорте.

Соблазнительно было подремонтироваться, отдохнуть чуток, набраться силенок, побродив в одиночестве по берегу залива. Все же пришлось отказаться, сказав спасибо доктору за товарищескую заботу. Не умел он отдыхать, когда есть в нем нужда.

Тайная канитель лицеистов настораживала Александра Ивановича многими своими компонентами. И составом господ, усердно посещающих конспиративные сборища, где что ни фигура, то ярый ненавистник всего советского, и странным заявлением бывшего царского премьера, который числится в активных членах Высшего монархического совета и болтать зря не должен.

Плохо было другое.

Не хватало во всем этом конкретности, уцепившись за которую начинаешь разматывать клубок, докапываясь до сердцевины. Как-никак солидные перед тобой противники, в недавнем прошлом заметные государственные мужи, ворочавшие департаментами и министерствами. Должно у них быть нечто сугубо затаенное, ревниво оберегаемое от посторонних. Но что же именно, кроме фиктивной «кассы взаимопомощи»?

Происшествие в Летнем саду добавило Печатнику новых беспокойств. Он нисколько не удивился, ознакомившись с актом судебно-медицинской экспертизы, который утверждал, что извлеченный из Фонтанки утопленник убит ударом в затылок. Удивило бы его, если бы мужчина этот ни с того ни с сего вздумал кончить самоубийством, бросившись в реку, да еще захватив с собой свидетельство.

Погибшего звали Иннокентием Иннокентьевичем Замятиным. Ему было тридцать три года от роду, проживал он на Лахтинской улице в густонаселенной коммунальной квартире, а работал разъездным экспедитором треста хлебопекарной промышленности.

Ни жены, ни отца с матерью, ни каких-либо родственников и близких друзей Замятин не имел. Жил одиноким холостяком, славился своей нелюдимостью и редкой в его возрасте склонностью к молчанию.

Соседям по квартире и сослуживцам, пытавшимся как-то сблизиться с ним, Замятин неохотно сообщал, что страдает с детских лет эпилептическими припадками и потому, дескать, лучше всего оставить его в покое.

Трижды за последние месяцы брал, как выяснилось, недельные отпуска без сохранения содержания. Мотивировка выглядела вполне уважительно — надо повторять лечебный курс в какой-то частной клинике для нервнобольных.

Был всегда трезв. Изредка, не чаще двух раз в месяц, наведывался в игорные клубы. Увлекался преимущественно рулеткой, испытывал собственную систему игры, упорно воздерживаясь от повышения ставок. Выигрывал обычно незначительные суммы и сразу уходил. Крупье игроков такого свойства недолюбливают, называя про себя занудами.

Правда, в последний раз, в синем зале Владимирского клуба, Замятину крупно везло и он ошеломил всех присутствующих уверенной, безошибочной игрой. Лихачом с выигрыша не воспользовался, ушел к себе на Петроградскую сторону пешком. На прощание сказал, что намерен вскоре испытать счастье еще разок, после чего с рулеткой будет покончено навсегда. До смерти ему оставалось два дня.

Примерно так выглядели материалы, с похвальной расторопностью собранные работниками угрозыска. Увы, в них не было ни малейшего намека на объяснение причин загадочного убийства.

Кому встал поперек дороги тихий экспедитор? Для чего нужно было сбрасывать его труп в Фонтанку, довольно неуклюже инсценируя ограбление и самоубийство? Вопросы эти, как и многие другие, оставались без ответа.

Материалы угрозыска имели вдобавок грубые изъяны. Без