Повесть о днях и делах комсомольской ячейки - И. Зудин

И. Зудин, П. Шалашов

Повесть о днях и делах комсомольской ячейки

Когда прогудит гудок

Ночью и днем по медным артериям-проводам турбины посылают свою электрическую кровь. Напряжением в тысячи вольт идет ток по проволочным нервам города, давая пищу фонарям улиц и площадей, двигая трамваи, освещая квартиры, клубы, вращая и проектируя киноленты, оживляя станки и машины.

Оно всюду: в квартире городского центра и за заставой, в лаборатории профессора и комнатушке общежития рабфаковцев.

Артерии не безупречны. Как и в человеческом теле, они подвержены недомоганию. Порезы, ушибы — то небольшие царапины, а то и серьезные ранения, они испытывают нередко.

Звонок телефона:

— Алло, дежурный техник!

— У нас в доме нет света!

— Ваш адрес?

Дежурный монтер и помощник выезжают на место аварии. В ящике запасные предохранители, специальный крючок и резиновые перчатки. Тысячи вольт не шутка. Это не 110, что вы часто шутя пробуете через штепсель. 3000 и 6000 вольт, идущие по кабелям, всегда смертельны. А потому на ногах резиновые сапоги или галоши, зимой и летом.

Приехали.

Темно. Зажигают электрический фонарь. Осторожно снимают крючком предохранитель.

— Цел! В чем дело?

Пробуют тем же крючком провод высокого напряжения.

— Искра? Нет!

— Авария на кабеле.

— Где?

Идут рядом в дом. Свет есть.

— Значит в земле. В тройнике[1], наверно.

— Назад. На станцию…

…Вот, таковы будни у «артерий».

Старики собираются рано.

Это не только привычка. Ведь и ложатся они раньше, да и спят меньше. Пораньше придешь побеседуешь.

Ребята влетают в конторку с «маху». Вешают номер на доску и сразу же шутками и смехом покрывают тихий рокот беседы стариков.

К восьми часам все в сборе. В конторке идет шумный разговор. Больше всего о работе. Большинство видится только утром, а там получат наряды на работу и разбредутся в разные концы города.

Кто-то рассказывает об аварии на Васильевском острове, именуя его сокращенно и как-то дружески: «Васинским». Так вот — там пришлось переменить около сотни метров кабеля. Рассказ вызывает широкие «прения».

— Что-то больно часто стали аварии.

— Устарело все, сколько лет не меняли.

— Нет хорошего кабеля.

— Чего — кабеля, если и хлеба нет.

— И в деревне-то не лучше.

И пошло. До тех пор, пока не раздастся голос мастера Глазова:

— Получайте наряды! Батырин — на Остров!

— Есть такое дело.

— Макс. Сменишь трансформатор на Эртелевом!

И ремонтные рабочие, работающие постоянно в мастерской, которым всего и дела в конторе, что свой номер повесить, неохотно отрываются от беседы и медленно уходят в мастерские.

Наряд на работу получен.

На месте вчерашней аварии с утра работают землекопы, отрывая от замерзшей земли раненый кабель.

Монтеры приехали на маленьком грузовичке, что бегает по улицам с надписью сбоку — «Кабельная сеть — Электроток».

Снимают инструмент. Разжигают печку, подогревая на ней изоляционную массу.

Сирена дежурного автомобиля. Подъехал техник.

— Выключаю кабель через 10 минут! Приготовьтесь.

И машина пошла дальше.

Нужно торопиться. Нельзя оставлять долго без тока целый район. Ведь в это время стоят станки и машины.

Ток выключен.

Быстро снята крышка с тройника. И к печке, чтобы оттаяла «масса». Через полчаса готово. Надставлен через муфту кабель. Исправлен тройник. Залит массой. Включен ток.

Проверили на лампочке у ворот. Свет есть.

Зимой и летом, в мороз, жару, слякоть, в солнечный день и день дождливый — кабельщики за делом. Распространяя дым и запах гарпиуса, роют траншеи на линии.

Не только лечат, но и строят. Новые линии по окраинам и заставам, где еще нет мостовых. Раньше тротуаров, водопроводов. Нельзя под землей, так на столбах, несущих первый вестник культуры — лампочку.

Оплетают город металлическими нитями, под тротуарами, переплетаясь на перекрестках, вися на пролетах мостов, стелясь по дну Невы и каналов.

Таковы будни у артерий.

Старики

Вот идут по двору, в мастерские, двое рабочих. Это Иона и Рудокопов. Они ведут давнишний спор: кому же живется лучше — рабочему или крестьянину?

— Ты вот все домой несешь, — хрипловатым баском увещевает Иону Рудокопов, — а я еще семье помогаю, с получки всегда надо что-нибудь послать в деревню.

— А тебе не помогают? А ты оттуда ничего не получаешь? — петухом налетает на него Иона, — хорошо говорить, если у тебя вся семья в деревне, да еще здесь бабу завел, обшивает да стряпает. А вот у меня семь душ, мал-мала меньше. Мне-то каково?

— А ты не пей, — выкидывает последний козырь Рудокопов.

— Кто пьет? Пес твой пьет. Я разве пью? С чего я пью? — кричит задетый за живое Иона.

Всем своим видом он напоминает петуха, яростно нападающего на добродушную дворнягу.

Иона — старый рабочий. В свое время дед его имел огород и небольшой сад, где-то около Бобруйска. Огороды, торговлишка, экономия всегда и во всем, дали возможность деду «купить» правожительство в большом городе — Петербурге — предмете мечтаний. Город плохо встретил Юденевичей. Во втором поколении торговлишка пришла в упадок, чему не мало способствовали и «власть имущие» над бедным евреем, — околоточные Казанской части и пристав. И третье поколение в лице Ионы Абрамовича было принуждено отправиться двенадцати лет от роду в слесарную мастерскую в подвал одного из громадных домов Ивановской улицы.

Иона не любит рассказывать о своей юности, не любит вспоминать ее горькие дни. Был он и на казенном, генерала Обухова заводе, за Невской заставой, на «Промете», Верфи и «Парвиайнене». Походил и по частным Зильбермановским и Варгунинским мастерским — живопыркам.

Не один десяток раз переменил и местожительство.

Иона никогда не был в деревне. Природу он знает по Озеркам и Ржевке — пресловутым питерским предместьям, куда он с такими же подмастерьями еще в молодости ездил в денежные дни со штофом водки и закуской.

Не любит Иона когда упрекают его в пьянстве. Неприятно, тяжело Ионе. Запил он с тех пор, как в девятьсот девятом году выбросили его за участие в стачке с завода. Других приняли обратно, а его выбросили, как еврея.

Пьет Иона с тех пор непробудно.

Рудокопов — кровельщик, уроженец Тверской губернии. Рабочий, до сих пор не теряющий связи с деревней.

В революцию, в первые же дни наступающей голодовки, спровадил в деревню бабу свою с ребятишками. А сам на завод. И не плохо: в деревне хлеб, крупа, масло, в городе мануфактура, табак, соль.

Живет, не тужит. Издевается грубовато над Ионой. Но так, слегка. А если что, так и поможет. И защищает того от насмешек. А ребята любят подшутить над Ионой. То провод электрический прикрепят к заслонке печи, где тот берет угольки для своей трубки, да еще водой пол польют, чтобы «било» сильнее. То нагреют на горне инструмент, так что не возьмешь его в руки. То, уловив момент, когда Иона наклонится к верстаку или повернется к сверлу — «автоматке», воды нальют в любимую трубку. И ждут, когда начнет Иона ругаться, а сами гогочут кругом.

Молодежи в мастерской много. В трансформаторной — комсомольское царство. Комсомольцы кабельной сети — активные ребята. И хорошие производственники. Да и есть им у кого учиться. У таких мастеров, как Глазов не забалуешься. Он не ругает, не шлет в завком. У него другая система наказаний: на плохую работу, где не получишь специальности. «Не балуй, работай».

Ну и тянутся.

Бывает — прорвется. Что делать — молодость.

К примеру — выпивка. Как не выпить. Все пьют. Скрывать нечего. Пьют и партийные. Вон Петров или Александров (мало партийцев на кабельной) — «чешут» почем зря, пожалуй, и беспартийному много очков вперед дадут.

Работе это, конечно, мешает.

Нет хорошего партийного влияния. А оттого и прогулы бывают, кражи (свинец от очищенного кабеля всяк своей собственностью считает).

Да и кто будет слушать пьяницу? Хотя вот Петрова слушают. Про себя зовут сумасшедшим, а слушают. Знают, что за человек Петров, он на фронтах четыре года дрался. Петров слесарь с 1914 г., — солдат одного из бесконечных номерных сибирских-стрелковых, что устлали своими телами поля Восточной Пруссии и Галиции. В 1917 г. вступил в партию большевиков. Загорелся, увлекся и бессменно комиссарил и агитировал словом и наганом на всех фронтах. После Польского продотрядил, работал в Чека, а там попал в лазарет и даже в психиатрическую лечебницу. Измотался человек, заговаривается часто. Нервы балуют. Не может говорить спокойно. Чуть-что, так встанет в привычную, какую-то возбужденную позу, жестикулирует, если слов не хватает.