Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

А. Сапаров

Фальшивые червонцы

Две повести из хроники чекистских будней

ОПАСНЫЕ КОМЕДИАНТЫ

Убийство на Фонтанке

Мышиная возня «бывших людей». — Новая встреча с прокурором Измайловым. — Мадам Горюхина принимает визитера. — Розыски Глафиры Нечаевой и ее рассказ. — За что убили Иннокентия Замятина?

Уголовная хроника середины двадцатых годов была насыщенной и чрезвычайно пестрой. Заурядные квартирные шалости тихих домушников соседствовали в ней с дерзкими налетами вооруженных бандитских шаек, а скандальные разоблачения финансовых афер нэпачей — с поимками растратчиков, дорвавшихся до казенных денег, чтобы спустить их в рулетку в прокуренных залах игорного клуба «Трокадеро» на Петроградской стороне.

Каждое утро, ровно к восьми ноль-ноль, вся эта беспокойная, кричащая информация, подобно мутной пене большого города, скапливалась на столе дежурного по Ленинградскому угрозыску. В милицейском обиходе с легкой руки какого-то остроумца именовалась она «букетом моей бабушки».

В дежурные назначали опытных и достаточно искушенных оперативников, умеющих быстро разобраться в каждом цветочке этого зловонного «букета». К девяти часам, когда начиналось утреннее совещание у начальника угрозыска, надо было выделить наиболее сложные и трудоемкие происшествия, связаться с мобильными опергруппами, действующими в разных концах Ленинграда, отдать все необходимые распоряжения.

Происшествие в Летнем саду, где извлекли из Фонтанки утопленника, скорей всего не привлекло бы внимания дежурного. Ничего в нем вроде бы загадочного: похоже на тривиальное бытовое самоубийство, ежели судить по обнаруженной предсмертной записке, не исключается, впрочем, и убийство. Решающее слово в такого рода случаях за судебно-медицинской экспертизой, ей и все карты в руки.

Загвоздка была в другом, и загвоздка до крайности странная, наводящая на размышления. Среди документов погибшего мужчины обнаружили свидетельство об окончании Императорского Александровского Лицея — новехонькое, на гербовой бумаге, с соответствующими подписями и печатью.

Распорядившись, чтобы скорей были собраны сведения, характеризующие личность утопленника, дежурный попросил телефонистку связать его с Александром Ивановичем Ланге, давним своим товарищем по службе в Петроградской Чека.

Александр Иванович, как и предполагал дежурный, заинтересовался происшествием в Летнем саду. Внимательно выслушал, велел переправить на Гороховую все документы, обнаруженные на трупе, а затем, помедлив с минуту, раздумал и сказал дежурному, что нет смысла прибегать к никчемной канцелярской волоките. Через полчаса, сказал Ланге, он сам заявится в угрозыск и попутно получит удовольствие от лицезрения старого своего приятеля.

— Вот и хорошо, дорогой Александр Иванович, жду тебя с нетерпением, — обрадовался дежурный, чувствуя, что попал в самую «жилу».

Так оно и было в действительности. Неожиданное сообщение об утонувшем в Фонтанке обладателе лицейского диплома открыло перед чекистами Ленинграда новое направление поиска.

Причины к тому накопились весьма основательные.

С весны 1924 года на Гороховой, 2, в полномочном представительстве ОГПУ, начали получать сигналы, свидетельствующие об активизации в городе всяческих недобитков и осколков сановно-сиятельной Российской империи. А осколков этих, надобно заметить, в те времена насчитывалось еще порядочно, хотя после октябрьской очистительной бури минуло без малого семь лет.

Иной скептик, тем более недостаточно осведомленный об остроте и жесткости классовой борьбы в двадцатых годах, возможно расценил бы активность «бывших людей» как безобидное чудачество, от которого, дескать, ни жарко ни холодно, поскольку смахивает оно на веселый водевиль из репертуара театра «Кривое зеркало».

Сойдутся, предположим, в пивном заведении возле Витебского вокзала десятка полтора желтых кирасиров, служивших когда-то в полку императрицы Марии Феодоровны. Сойдутся вроде бы нечаянно, в силу случайного стечения обстоятельств. Посидят за кружкой «Красной Баварии», повспоминают былое, повздыхают.

Никакие они теперь не кирасиры, не капитаны и не ротмистры в сверкающих золотым шитьем мундирах, а всего-навсего мелкие конторщики, ломовые гужбаны, ночные сторожа, либо горемыки безработные, существующие жалкими поденными заработками.

Между тем «случайное» их сборище в пивном заведении приурочено к какой-нибудь памятной дате, давным-давно преданной забвенью всеми нормальными людьми. Например, к тезоименитству той же вдовствующей императрицы Марии Феодоровны, в бозе почившей на далекой чужбине, или в память пятнадцатилетия высочайшего смотра, устроенного кирасирскому полку в Красном Селе самим государем-императором.

И разговоры на нем отнюдь не безобидные, особенно под конец, когда окажет действие шестая кружка «Красной Баварии».

На Гороховой информация об этих конспиративных собраниях сортировалась по отдельным папкам с названиями, коротко сообщавшими сословные признаки их устроителей. Исчезнувшее из разговорного обихода слово «правоведы» обозначало бывших воспитанников Императорского училища правоведения, в стенах коего готовились ученые знатоки Свода законов Российской империи, а под несколько легкомысленным словечком «пажи» надлежало иметь в виду родовитых придворных особ, состоявших в свите царя или царицы.

Веселым водевилем тут и не пахло.

Напротив, если вдуматься как следует, если присмотреться повнимательней, вся эта закулисная возня «бывших людей» была как бы отражением неслыханного ажиотажа среди белой эмиграции, возникшего вскоре после смерти Ленина.

Умер испытанный вождь победоносной пролетарской революции, и воскресли заново сладкие мечты о возвращении в родовые поместья, на фабрики и заводы, отобранные народом у класса эксплуататоров. Сверх меры было опять прогнозов и всяческих пророчеств, с суетливой поспешностью составлялись новые планы ликвидации Советской власти.

Рабочие и крестьяне Страны Советов смыкали свои ряды, стараясь восполнить тяжелую утрату массовым ленинским призывом в большевистскую партию. Тем временем в Париже и в Софии, в Гельсингфорсе и в Праге шло буйное ликование.

Витийствовали с трибун лидеры обанкротившихся партий и правительств, состязались в красноречии. За закрытыми дверями денно и нощно совещался битый Красной Армией генералитет. «Близится девятый вал и счистит с русской земли комиссарскую нечисть», — предсказывали белогвардейские газеты.

Впрочем, эмигранты не ограничивали себя лишь упражнениями в составлении лихих прожектерских планов. Резко усилилась их шпионская и диверсионно-подрывная работа против СССР, участились антисоветские провокации, выстрелы из-за угла, переходы границы вооруженными бандами.

Короче говоря, за воспрянувшей духом белой гвардией нужен был глаз да глаз. С этой точки зрения подозрительные сборища «бывших людей», как ни потешны они, также требовали присмотра.

Учитывали, конечно, чекисты и весьма занятную возню на лицейском подворье Ленинграда. Не молодую, не звонкоголосую возню юных