В + В - Алеха Юшаева

именем, выведенным обеими руками в различных шрифтах. Казалось, Ника с упоением не только следила за парнем, но и мысленно делала себя причастной к нему. Пусть он того и не хотел. Всё, что было в ней рожденного их случайной встречей, должно было принадлежать ему. Чтобы так было, нужна была лишь маленькая вещь. Чтобы он всё узнал. Она не хотела этого внешне, но жаждала внутренне. Глаза горели диким пламенем, когда губы произносили полюбившееся имя. Уголки поднимались со сладостью, когда уши ловили прекрасный голос прекрасного человека. Её дыхание прекращалось, когда он поворачивал голову в нашу сторону и смеялся. В очередной раз смеялся. Выведенное миллионы и миллионы раз имя, произнесенное тысячами интонаций и настроений, отбивалось вместе с её девчачьим сердцем. Руки двигались, ноги ступали по земле, легкие ловили воздух – для него. Если бы он только знал, что она чувствовала… Если бы он только понимал, что творилось в ней тогда…

Она ни слова не говорила мне о своих чувствах, но, наверное, я инстинктивно понимала её или понимаю это теперь. Это была первая любовь. Первая серьезная любовь, возникшая внезапно, сильно, стремительно поглощая.

Глава 4

Сегодня Ника решила переплюнуть себя. В общей большой гардеробной, в самом её конце, стоял небольшой шкаф, хранящий в себе только пыльную обувь, оставленную нерадивым учеником. Именно в этот шкаф она догадалась забросить любимую куртку. Чтобы не доставалась она никому.

Урок истории шел мучительно медленно. Пухловатая учительница что-то втирала, пытаясь параллельно успокоить мальчишек, сидящих на задней парте. Она изредка стучала корешком учебника по парте, отвлекая нас от собственного рассказа про что-то там историческое. Мы с Никой не сидели вместе за одной партой. Лишь на некоторых несерьезных уроках нам удавалось подсесть и поболтать, и история не была таким предметом. Мы переглядывались друг с другом, улыбались или кивали головами.

Звонок облегчил наши страдания. Забросив вещи в портфель, мы выбрались из кабинета. Оттолкнувшись от края подоконника, наилюбимейшего места учеников, высокий кудрявый парень направился точно к нам. Он открыл свой большой рот и заговорил низким голосом:

– Вероника, не могла бы ты отдать куртку?

Из неё весь дух выбили одной фразой. Молодые щеки побледнели, но она сжала челюсти, чтобы не выдавать испуга. Посмотрела на него, словно укротительница на плененного в будущем льва, и пошагала вперед, подняв подбородок. Я потопала за ней, как вечный спутник и страж. Косвенно я тоже была виновна: я не отговаривала её, а, скорее, способствовала такому дерзкому поступку. Можно было ограничиться перевешиванием куртки. Но она хотела обладать ею.

Она вошла в черные ворота гардеробной и распахнула створки шкафчика. Парень улыбнулся, высмеивая наш детский поступок. Её острый взгляд следил за тем, как он взял куртку, сказал, что не стоит больше так делать, развернулся и ушел. Думаю, в тот момент она ничего так не жаждала, как смерти друга Вовы, который парой слов вскрыл всю подноготную её замыслов. Каменное лицо скрывало настоящие эмоции, она крепилась не выдавать свое поражение.

Должно было быть что-то, что остановит её преступную деятельность. Её детские поступки. Куртка перестала быть объектом обожания. Хотя она и потом подходила к ней, чтобы прикоснуться, вдохнуть одеколон, почувствовать, как она обогревает своего хозяина. Она могла бы плакать, видя предмет, вырванный практически из её рук. Она могла бы кричать, что её лишили маленькой радости, крохотной возможности быть ближе к нему. Но ничего не происходило, потому что в голове рождалось нечто грандиозное, нечто стоящее свеч.

Она писала. Она писала несуществующую, придуманную воображением, собственным желанием историю. На нескольких сорокавосьмилистовых тетрадях мы изложили то, что она хотела бы видеть в реальности, то, что она хотела бы иметь сейчас. Я помогала ей выдумывать, помогала ей изображать и смачно описывать все сцены, которые она вожделела воплотить в жизнь. Несмотря на наши придумки, она понимала, что ничего из этого не может случиться, а потому пусть всё останется на листах.

Дни шли друг за другом несменной вереницей. Как говорится, календарь становился тоньше. А мы продолжали, словно это был обычный ситком с непрекращающимся бюджетом. Нам было весело, хотя мы видели усталость на лицах парней, замечающих двух странных девчонок, перевешивающих куртки. Они смеялись теперь не только над нами, но и над Вовой. Ни в чем неповинный, он вынужден был терпеть легкие, а иногда колкие насмешки одноклассников. Он же не знал, даже не предполагал, что творилось в головах девчонок седьмого класса. Или не хотел знать. Возможно, он считал это временной забавой или шуткой, которая скоро должна закончиться. Однако она не хотела подходить к концу.

Перемещаясь с одного урока на другой, мы шли по длинному коридору, разделенному небольшой выемкой, делающей его похожим на туннель. Там редко включали свет, потому в этом месте пролегала огромная темная тень, освещенная только когда солнце работает в полную мощность. Наш маршрут пролегал именно через этот туннель. И маршрут еще двоих парней шел именно в этом месте. Не стоит гадать, кого я имею в виду. За секунду она поняла, что есть только два пути: развернуться, сделав вид, будто мы ошиблись, или идти прямо с гордо поднятыми головами. Я бы поддержала любой вариант – она знала это. Я была готова ко всему, что выкинет её голова.

Она задала мне какой-то неловкий вопрос, совершенно не вяжущийся ни с чем. Мы ни о чем не говорили, а если и говорили, то забыли о чем, потому что увидели Егора и Вову. Много ли нужно для полной отключки памяти? Всего лишь знакомые наизусть движения рук и ног, любимейшие улыбки, посвященные не тебе, и слова, льющиеся из дорогих губ. Я, конечно, постаралась что-то пролепетать, чтобы это было не только в тему, но и звучало долго, чтобы она могла не отвлекаться на меня, чтобы потратила важные сейчас взгляды на него. Рот мой заткнули будто пробкой, когда мы подошли на достаточное расстояние, чтобы четко разглядеть их насмешливые улыбки. Она не обратила на это внимания. Голова развернулась так, что она в открытую смотрела на них, не пряча глаз. Губы неожиданно распахнулись:

– Привет, Егор!

На одном дыхании, отобранном у неё в тот день разоблачения, она выпалила два слова, обращенном не к тому, кто каждый день отпечатывался в её серых глазах. Ответный удар не заставил себя ждать. Парни, разбередив то, над чем смеялись, натолкнулись на мощный напор. Хлопая ресницами, они прошли, но Егор