Напряжение - Андрей Островский

В общем, я на тебя немного обиделась. Но я не злая. И сейчас больше не сержусь. Может быть, папа отправится в Ленинград в командировку и захватит тебя. А если не поедет, то ты сама прибудешь к нам собственной персоной. Вот!

Шкаф ты продала все-таки дешево. Но не жалей. Если дяденька тебя обманул, пусть ему будет стыдно. Ты ему так и скажи, если он снова придет. И все-таки мы просим тебя, ничего не продавай больше. Пусть лучше это сделает Полина Никифоровна или вы вместе. Мама велела обязательно тебе это передать.

Твою любовь ко «всяким железкам», прости, я не понимала и не могу все-таки никак понять и сейчас. Скучища, а потом разве это женское дело? Представляешь, у тебя руки всегда будут грубые, жесткие, грязные и пахнуть всякой гадостью — каким-нибудь мазутом или керосином. Я даже засмеялась, когда прочитала, что ты собираешься паять или чинить керосинки на базаре. Представляю, как бы это выглядело! Паять всегда найдутся люди. Мама говорит, что по дворам толпами ходят всякие мужики, которые готовы тебе новый самовар сделать, не только починить.

А о деньгах не думай. Выбрось из головы все мысли о них. Слава богу, отец как-никак ведущий конструктор на заводе!

Мама говорит, что ты, бедняжка, никогда не получала разностороннего воспитания, а потому нет ничего удивительного в твоих прозаических рассуждениях. Но не горюй. Только попади к нам, и все будет по-другому. Мама засадит тебя (нас вместе, конечно) за чтение, чтобы мы получили настоящую культуру. Музыка, стихи, театр, умение со вкусом одеваться и вести умный разговор в обществе — самое главное для девушки. Ты согласна со мной?

Писать сегодня кончаю, потому что иду в театр с мамой. Вечером. Я стала очень высокой, и мне можно дать 16 лет. Надеемся, что паспорт не спросят. Маришка! Так интересно идти вечером! Я надену новые туфли на высоких каблуках и бархатное платье.

Целую тебя.

Тороплюсь.

Жду писем.

Твоя Зоя.

Илья Павлович Шушманов — Марине Гречановой

Омск, 5 января 1933 года

Милая деточка! Я, моя супруга Мария Игнатьевна и сын наш Коленька с прискорбием узнали о смерти твоей мамаши. Весьма и весьма сожалея о случившемся, хотя, должен в скобках заметить, я по многим причинам никогда не питал особых чувств к сестрице — возможно, ты знаешь об этом, а если не знаешь, то должна узнать сейчас, — мы обеспокоены твоей судьбой и считаем своим долгом помочь тебе дружескими советами. Как ты прислушаешься к ним, зависит твоя будущая жизнь, твоя карьера и т. п., как в свое время зависела от моих советов жизнь твоей матери, которых она, к моему великому сожалению и огорчению, не послушалась и вследствие этого (я не преувеличиваю) была вынуждена прозябать, фигурально выражаясь, в нищете, забытая и заброшенная всеми. Я ни в коей мере не хочу видеть повторения судьбы матери твоей и потому убедительно прошу тебя с вниманием выслушать меня до конца, взвесить все и принять свои решения, которые отныне будут твоей путеводной звездой.

Сейчас волей рока ты окунулась в жизнь такую, какая она есть, со всем хорошим и плохим, полную забот, волнений, борьбы за существование. И это, с одной стороны, прекрасно, ибо настоящий человек, а я думаю, ты желаешь быть именно таким, должен рано или поздно познать жизнь. Однако, как бы ты умна ни была, ты еще очень мала, чтобы понять все происходящее вокруг тебя, познать мир, людей, среди которых много порочных. Поэтому до поры до времени тебе необходим наставник — вдумчивый и твердый руководитель, твой советчик, который в то же время будет нести ответственность за тебя и твои поступки с полным сознанием того, что он призван, делать. На мой взгляд, таким наставником явится твой воспитатель в детском доме, куда ты обязана обратиться, если мое письмо не опоздает к тому времени и ты уже не переедешь в это заведение сама, по собственному убеждению.

Там ты поймешь, что такое коллектив, что такое труд, что такое мораль, и я убежден в необходимости подобного воспитания подростков. Этого ты ничего не получила бы, даже если бы я, переоценив наши возможности, пригласил бы тебя к нам.

Тебе нужно учиться весьма и весьма прилежно, чтобы со временем занять значительное место в жизни. Я не могу судить о твоих знаниях и твоих способностях по всем дисциплинам, которые вы проходите в школе, но о твоей грамотности я могу судить по твоему письму ко мне, и, надо сказать, я не удовлетворен ею. Ты пишешь «чуствовала» вместо «чувствовала», «не поняла» вместе, когда «не» с глаголом пишется всегда отдельно, «незадолго» у тебя, наоборот, написано отдельно, хотя, если мне не изменяет память, это — наречие, которое с отрицанием пишется вместе; в слове «кладбище» в середине «д», а никак не «т»;ибо мы говорим «кладу», «кладешь», «кладезь» и т. д., где ясно слышится «д». Я льщу себя надеждой, что ты не сочтешь за бестактность с моей стороны то, что я подчеркнул красным карандашом все ошибки и посылаю тебе письмо обратно, давая тем самым возможность подумать о них и еще раз раскрыть учебник грамматики.

Не скрою, тебе, может быть, будет тяжело на первых порах привыкать к новой жизни, но ничего без труда, упорного и повседневного, подчас утомительного, не дается, — так учим мы, большевики. Я уверен, что ты внимательно отнесешься к моим словам и своими дальнейшими действиями и вообще существованием не запятнаешь доброго имени твоего дяди, который был и все-таки остается — хочу я этого или не хочу — родным братом твоей мамаши.

Если у тебя когда-либо возникнут вопросы житейского или, скажем, морального плана, мы будем считать своим долгом оказать тебе всяческое содействие, и поэтому можешь писать нам. К сожалению, наши неважные материальные дела не позволяют обещать того же в области финансовой. Но нас это волнует менее, ибо вся наша семья уверена, что детский дом сумеет обеспечить тебя всем необходимым. Лишние же деньги, как правило, приводят всегда к пагубным последствиям. Отступая от этой истины, я высылаю тебе в письме 3 рубля. Купи себе леденцов, пряников или еще каких-либо сладостей — я не вправе тебя стеснять.

В твоем письме я обнаружил доброе сердце и хорошие задатки. Надеюсь, ты сумеешь их удержать и развить. Всего доброго. Горячий привет тебе передают Мария Игнатьевна и Коленька.

Любящий тебя дядя Илья.

P. S. Огромная моя занятость не позволила мне написать тебе ответ сразу, из-за чего мне приходится принести свои извинения.

И. Шушманов.

Полина Никифоровна Соколова — Софье Михайловне Городецкой

Ленинград, 30 января 1933 года

Не удивляйся, матушка, что тебя вспомнила. Поминала все время, и добрым словом. Но вот до чернил-то никак не доберуся. Пачкаются они, да и глаза плохо смотрят. Но уж раз взялась, терпи. Письмо будет долгое, потому что дело к тебе очень сурьезное.

О здоровье, конечно, спросишь. Знаю. Мне, что дубу старому: чем больше годков, то и крепче. Днем по кооперативам да по базарам за провизией бегаю: кормить оравушку мою — не носок вязать, а ночью на складу дежурю, раз на трое суток. Федор все на заводе, в ударники вышел, в газете об этом писали. Ну и дети ничего, всех пристроила, все учатся. Степка вот только балбесничает: все «неуды» пригоршнями таскает. Рука моя устала подзатыльники ему раздаривать.

Ну, не о них мои речи. Живы все будут, никуда не денутся. Ты, голубушка, помоги-ка мне в одном дельце. А чтоб знала что к чему, я тебе сейчас все и отпишу в полной подробности.

Так вот. В нашей квартире жила Лариса Павловна по фамилии Гречанова с дочкой Мариной. Может, часом помнишь ее? Представительная такая из себя женщина, самостоятельная. Я ее уважала, да и все, кто ее знал, тоже. Работала она на заводе. Чертежи рисовала. Жилось ей не скажу чтобы сладко. Мужика она своего похоронила в 18-м на фронте, когда беременна была Маринкой. Она с ним всю войну так и прошла вместе, любила больно. Тут уж лет пять назад сватался к ней один мужчина — нравилась она ему страсть как. Отказала. «Все, — сказала, — я теперь ни за кого не пойду, буду дочку воспитывать». Я ей про молодость, а она — нет и нет. Я, мол, молодость свою прожила как надо, не жалею, хоть и дом наш с Микитой (так мужа-то ейного звали) под небом был.

Ну и потом жизнь-то не баловала. На чертежах разве много заработаешь? Получит, бывало, получку, принесет Маринке пряник и бежит деньги раздавать. У кого рупь, у кого двугривенный занимала. А сама смеется: «Я все вперед живу, отставать не люблю». Веселая была. А я как гляну на нее, сердце-то екает. Платьишко легонькое, починенное, туфлишки на ладан дышат. Она в них и зимой и летом. Посмотрю, посмотрю, да и горько так станет. Больно уж жалко, когда хороший человек мается.

А ей хоть бы что. Придет с завода, обед состряпает, дите свое накормит, Маришку-то, уроки проверит — так это быстро, ловко, словно между делом. А к вечеру опять на завод собирается: то ей, вишь ли, на совещание женщин-ударниц надо поспеть, то по делам ячейки или какой-то слет готовить: первую-то пятилетку, говорят, надо за четыре года справить, а так ведь не осилишь.