Петру Гроза - Феодосий Константинович Видрашку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так он и рос без родительской ласки как раз в те годы, когда эта ласка всего нужней.
Наступила пора учиться, и Петру поднял первый в своей жизни бунт.
В то время Трансильвания[6] находилась во владении империи Габсбургов. Школьное обучение велось только на немецком и венгерском языках, и румынское население могло обучаться грамоте на родном языке лишь в специальных классах при церквах. Священнослужители были и просветителями. Если кто-нибудь из румын хотел, чтобы его ребенок обучался на родном языке, то он должен был отдать его под начало церкви. Богу и просвещению служило не одно поколение Грозы. И потому каково было удивление Адама Грозы, когда его старший сын заявил, что не желает быть священником и не пойдет учиться у попов.
— Это что такое? — не сдерживая гнева, спросил Адам Гроза.
— Я сказал, что не буду священником, я не хочу! — ответил упрямец.
— Почему?
— Я хочу быть со всеми людьми.
— И давно ты это решил?
— Я маме сказал…
Адам Гроза не стал продолжать этот разговор. Он находил в себе силы после таких редких вспышек успокоиться и все взвесить. Эту черту его характера унаследовал и Петру.
Когда же это Петру сказал матери, что не хочет стать священником? И почему она не сказала ему, Адаму, об этом? И как поступить сейчас с этим упрямцем? Совсем от рук отбился, только на речке Стрей пропадает, а Асинефте и Марии хватает хлопот и с остальными двумя. Придется забрать Петру в Коштей и отдать его там учиться. Но куда? В венгерскую школу, где детей воспитывали в католической вере, Грозе не хотелось посылать сына. Как же так — он православный священник, а сын, пожалуйте, будет заниматься у католиков? Нет! Этого не будет! А как же быть тогда? И он решил забрать Петру из Бэчии в Коштей.
— Петруц, — возобновил он разговор в Коштее, — ты у меня самый старший, и вся моя опора — ты. (Священник давно уже заметил, что сын развит не по возрасту, часто рассуждает как взрослый.) Мне хотелось, чтобы ты был продолжателем нашего семейного дела. Нам от бога дано служить людям словом, говорить им правду, истинную правду о всевышнем, об избавителе нашем…
Сын не слушал. Смотрел в окно, на белые, в цвету ветки черешни, и представлял себе, как он, когда эта черешня созреет, вскарабкается вмиг на самую верхушку и наберет полную пазуху упругих, спелых ягод. Он отнесет эти ягоды слепому Янку, с которым подружился здесь, в Коштее. Слепой мальчишка, такой добрый и ласковый…
— Ты будешь священником, — громко говорил отец, — а может быть, и выше пойдешь…
Петру отвлекся от черешни и сказал спокойно:
— Я не буду попом.
Адам Гроза решит высказать сыну самое, казалось бы, убедительное:
— И как ни говори, у тебя будет хорошая жизнь, в достатке. Не будешь ходить, как эти голодранцы…
На улице, за воротами церковного дома несколько мальчишек поджидали Петру. Это на них сейчас показал отец.
— А почему они голодранцы? — дерзко спросил Петру.
— Они лентяи, — ответил Адам Гроза.
— А я не хочу быть священником! — с полной решительностью сказал Петру.
И Адам Гроза с ужасом подумал, что если этот ребенок выходит из повиновения уже сейчас, что же будет с ним дальше? «Я тебя проучу!» И он сказал со злостью:
— Пойдешь в синагогу. Не хочешь с православными — пдп с жидами занимайся!
— Ну и пойду, — ответил Петру. Он обрадовался этой неожиданной возможности узнать, а как там, в синагоге, учатся, как выглядит она и какой у них, евреев, бог.
III
Бог у иудеев оказался таким, как у православных, только книги складывались совсем из других букв и читались с последней страницы, в обратном порядке. Петру было смешно и совсем нетрудно. Быстро стал привыкать и понимать все, что ему ребе говорил, чему учил. Дома он держался замкнуто и редко когда заговаривал с отцом. Над Адамом Грозой, православным священником, стали смеяться в округе. Весть о том, что он отдал сына в синагогу, распространилась очень быстро и дошла до старшего церковного начальства. Адама Грозу пристыдили и потребовали объяснения.
Чем объяснил Адам Гроза свой поступок, осталось неизвестным. Только на следующий год Петру пошел в школу родной Бэчии и снова оказался рядом с тетушкой Асинефтой. Сейчас уже на долгие годы. Эта скромная женщина, истинный народный талант, оказала сильное влияние на очень рано начавшего осмысливать окружающий мир ребенка. Она прививала старшему племяннику добрые чувства любви к родному краю, к хлеборобам и пастухам, к роботарам[7] глубин, помогала ему проникнуться уважением к крестьянскому труду, учила слушать народные песни и плач, радоваться скупым, редким радостям крестьян, готовила его к тому, чтобы он стал на их защиту. Он видел, что крестьян никто не защищает, над ними только издеваются на каждом шагу. Однажды местные жандармы избили до крови знакомых Петру жителей Бэчии за то, что они недосмотрели за стадом овец и те потравили посевы соседнего помещика. Одиннадцатилетний мальчик сказал тогда тете: «Я вырасту, пойду учиться и стану защитником, я буду защищать этих бедных».
Тетушка Асинефта своих детей не имела и была очень привязана к сиротам брата. Большая мастерица рассказывать сказки о героических Фэт-Фрумосах — добрых молодцах, вызволяющих из беды обиженных и несчастных, она изображала словом деспотичного и безжалостного, но почему-то всемогущего карлика по имени Стату-палмэ-барбэ-кот, что по-русски означает Рост-с-ладонь-борода-с-локоть. Этот карлик оказывался хитрым и коварным и почти никогда не давался в руки. Тетушка умела еще и сама сочинять свои сказки, слагать свои песни и стихи. Внимательно слушал Петру ее ласковый, задумчивый и, казалось, таинственный голос. Откуда она столько знает? Гордый и немного упрямый Петру не осмеливался спросить ее.
…Кто там ходит по селу
Степенным, гордым шагом?
Это жандарм, как павлин, —
