Любовь и свобода - Андрей Лазарчук

— Так точно, — сказал Лимон.

— Так вот: одной авиаразведкой здесь не обойтись. Потому что, допустим, мы хотим задурить противнику голову и начинаем гонять порожняк, или же наоборот — используем более грузоподъёмные вагоны, хотя полотно их может и не выдержать, ну а вдруг? В общем, способы дезинформации есть. И пандейцы понимают, что в случае чего мы именно к дезинформации и прибегнем. Верно?

— Нет возражений, — сказал Лимон короную фразу ротмистра Кату голосом ротмистра Кату.

— Значит, авиаразведку следует подкрепить чем?

— Наземной, а ещё лучше агентурной, господин майор!

— Верно. Где лучше всего иметь агента?

— На товарном дворе?

— Может быть. А ещё где?

— В бухгалтерии шахт. В тарном цехе. Э-э… На складе мешковины?

— Тоже неплохо. Но и этим мы можем поманипулировать: шить мешки в запас или отправлять соль не в мешках, а навалом. Про бухгалтерию вообще молчу, они и в мирное-то время… Нет, попробуй самое узкое место найти, где и шпион информацию нужную получит, и нам трудно будет незаметно подкрутить показатели?

Лимон задумался. Он задумался так, что левая рука невольно подползла к лицу, и ноготь большого пальца сам собой забрался между зубами. Отец молчал.

— Мост, — сказал Лимон. — Который около станции. Вернее, весы. Или как она там — весовая платформа?

Весовая платформа была поставлена в незапамятные времена — тогда же, когда и мост, — чтобы не выпускать со станции на мост и на дальнейший очень сложный отрезок пути перегруженные поезда. Солекопы и коммерсанты много раз пытались каким угодно способом от неё избавиться, но путевики стояли насмерть.

— Так, — сказал отец. — Самое узкое место нащупано. Но все трое контролёров многократно проверены и подозрений не вызывают. Пожилые семейные люди. У всех дети…

— Пап!

— Ты уже должен был сообразить. Подсаживается, допустим, в пивной к контролёру какой-нибудь скромный полузнакомый работяга — и вдруг тихо так говорит: мы, мол, знаем, как твоих ребятишек зовут, где они учатся и какой дорогой домой ходят. И чтобы ничего не случилось с ними, ты нам с каждого дежурства приносишь листочек: с правого берега на левый такой-то груз переброшен, а с левого на правый — такой-то. И все будут живы-здоровы… Логично?

— Логично.

— У одного из контролёров дочка уже несколько дней не ходит в школу, будто бы болеет…

— Так ведь уже вакации.

— Она в коммерческом, им ещё декаду учиться.

— Понял, пап. Проверить, да?

— Да. И не только её. Всех. Познакомиться — и внимательно смотреть, не крутится ли поблизости какой-нибудь подозрительный взрослый. Или не подозрительный.

— А сколько… э-э… объектов наблюдения?

— Три семьи. Два человека, четыре человека, и пять или шесть человек — там бабушка то приезжает, то уезжает.

— Тогда мне нужно кого-то подключить.

— Конечно. И сделать это нужно всё буквально сегодня. Информацию я тебе дам всю, какая есть. И напоследок просто-таки алмазное требование: следить, присутствовать, всё замечать, но ни во что не вмешиваться. Ни во что. Ни при каких обстоятельствах. Объяснять, почему так — не требуется?

— Нет, всё понятно. Но тогда…

— Ты сейчас быстро собираешь группу, а часа через два вы получаете от меня подробный инструктаж. Ясно?

— Так точно, господин майор! Разрешите идти?

— Сначала завтрак. И быстро, а то уже скоро подъём флага…

Глава вторая

— Штрафники, говорите? — переспросил господин Хаби, Гил Хаби, тот самый контролёр, у которого дочка без объяснения причин не ходила в школу. — Слышал, слышал о вашем геройском поступке, да. Помню, мы в старших классах и не так куражились…

— Ничего плохого мы не сделали, — сказал Лимон.

— А я и не говорю, что плохое, — усмехнулся господин Хаби. — Окна-то целы остались?

— Все до единого.

— Ну, вот. А мы бунтовали — так наоборот, ни единого стекла не осталось. Это, правда, давненько было… Так что вы конкретно хотите от нас?

— Мы должны навестить больную, — сказал Лимон.

— Больную… Больная никого не желает видеть, о чём и мне сообщила громогласно — не далее как час назад. Думаете, вы будете успешнее?

— Не знаю, — Лимон сделал вид, что растерялся. — А что с ней?

Господин Хаби поднял голову и задумчиво посмотрел на открытое окно второго этажа.

— Илли, детка, — сказал он. — Ты ведь всё слышишь?

— Я не детка, — грустным голосом отозвалось окно.

— Не детка, — согласился господин Хаби. — Бледная отважная девица, летящая в ночи… как там дальше?

— Я всё равно не выйду.

— Пожалуйста, — сказал Лимон. — Иначе нам штраф не погасят.

— Ну и пусть, мне-то что?

Господин Хаби развёл руками.

— Женщины, — сказал он. — И жить не дают, и убить нельзя. Держитесь от них подальше, пока есть возможность.

Вообще-то, наверное, можно было с чистой совестью поворачиваться и уходить, потому что ну никак этот человек не походил на несчастного отца, которого вынуждают изменять Родине, приставив нож к горлу любимой и единственной дочери. Видно было, что ситуация его искренне забавляет, и вообще держался он весело и раскованно — притом, что на первый взгляд показался мрачным угрюмцем: невысокий, широкий в плечах и поясе, с коротко стриженной круглой головой почти без шеи и с маленькими бесцветными глазками, и не сразу можно было рассмотреть множество морщинок у уголков глаз и уголков рта, какие появляются у людей, часто и охотно смеющихся, но ещё чаще вынужденных сдерживать смех; последняя книжка, которую Лимон прочитал, была «Физиогномика преступления» доктора криминалистики Б. Фарха, и теперь в форме голов и лиц, в рисунке подбородков, губ и бровей Лимон разбирался как никто до него. Да, можно было уходить, но тут из-за спины высунулся Шило и сказал:

— А давайте мы споём!

— Это ещё зачем? — спросили из окна.

— Ну мы должны хоть что-то сделать, — сказал Лимон. — Мы же не можем сказать, что навестили больную, если не навестили. И не можем не навестить, потому что нам поручили навестить.

— Коллизия, — сказал господин Хаби.

— Ладно, — сказал грустный голос из окна. — Одну песню, и всё. Только… Пап, ты им скажи, чтобы не пялились!

— Вот! — строго поднял указательный палец господин Хаби. — Пялиться не будете?

— Ни за что, — твёрдо сказал Лимон.

— А на что? — одновременно спросил Шило.

— Ни на что, — сказал господин Хаби. — Глаза в землю.

— Так точно, — ответил Лимон. Шило промолчал.

— Ну, заходите, — сказал господин Хаби и сделал приглашающий жест в сторону двери.

Дома здесь, в станционной слободке, сильно отличались от привычных городских. Во-первых, построены они были не из камня или кирпича, а из деревянных брусьев; во-вторых, не выходили фасадами на улицу, а стояли в глубине более или менее обширных дворов и двориков, где кто-то разбивал огороды, кто-то держал кур и коз — а здесь вот росли несколько плодовых деревьев и колючие кусты «змеиной ягоды». Дом окружала открытая веранда под выцветшим полотняным тентом. Слева от дома и в глубине стоял сарайчик с решетчатой дверью, за которой, ворча, ходила большая рыжая собака.

Шило быстро обогнал Лимона и шагнул в дом первым.

— Ух ты! — сказал он.

Лимон вошёл следом. В просторной прихожей — а может, гостиной, а может, столовой — было полутемно; сильно пахло печеньем. Посередине комнаты стояла будто бы светящаяся изнутри скульптура: вскинувшая руки женщина в лёгком плаще. Фигура была невелика, меньше живого человека, но почему-то казалось, что ты смотришь на неё снизу вверх.

— Кто это? — спросил Лимон.

— Семейная реликвия, — ответил господин Хаби. — Всё, что осталось.

Наверху раздались неровные шаги. Лимон посмотрел на лестницу: появились босые ноги, немного неуверенно нащупывающие ступеньки. От лодыжек и выше колыхались полы тяжёлого и явно слишком большого махрового халата. Ноги прошли примерно пол-лестницы и задумчиво остановились, но потом что-то решили про себя и уже легко и быстро сбежали вниз.

— Кхгм! — в наступившей тишине сказал господин Хаби.

Вид спустившегося сверху существа вызывал изумление: огромный халат — это ещё ладно; но вместо головы торчал серый бумажный пакет из-под хлеба, в котором были прорезаны две косые щели для глаз и одна, ещё более косая — для рта. Левая половина пакета была наспех вымазана чем-то красным.

— Илли, детка…

— Молчи, отец! — сказало существо, скрещивая руки на груди. — Ты мне не указатель! Ты дом не смог защщить* от чужаков! Они пришли, чтоб петь — так пусть поют. Иначе — горе!

И правой рукой с хищно изогнутыми пальцами существо описало в воздухе медленную дугу.

— Пойте, — сказал господин Хаби. — А то мы точно таких бед огребём…