Любовь и свобода - Андрей Лазарчук

— Да, мать Сапога рассказывала тоже… вроде как горцы оттуда бегут… — вспомнил Лимон. — Парни, а ведь если это всё так… накрылся наш лагерь? Или какую-нибудь охрану пришлют, всё проволокой обнесут и нас выпускать не будут…

— Лучше б война, — сказал Шило.

— А ты здесь откуда? — оглянулся Лимон.

— А я за вами иду. Думаю, вдруг сзади кто будет подкрадываться — я вас и предупредю.

— Своим последним криком, — сказал Костыль.

— Размечтались, — сказал Шило. — Не дождётесь.

— Как раз твоя палатка, — сказал Лимон. — Иди, досыпай.

— Уже не хочу. Скоро и так подъём. Вы же не будете ложиться?

— Всё равно делать-то нечего, — вздохнул Лимон.

— Можно посидеть, поговорить.

— Ага. Среди палаток. Ты никого не видишь, но все тебя слышат. Думать надо, младший. Головой, — Лимон стукнул себя костяшками пальцев по лбу; получилось довольно громко.

— Вот почему когда ты себя по лбу стучишь, то как по ящику получается, а я себя — как по подушке? — спросил Шило.

— Значит, у тебя ещё башка мягкая, — сказал Порох.

— Не созрела, — добавил Костыль.

— Поэтому — никаких пока серьёзных разговоров, понял? — поднял палец Лимон. — Ни-ка-ких!

— Ну, ладно. Уговорили. А несерьёзные — можно?

— Ух. Давай не сейчас?

— Но вы же всё равно будете разговаривать?

— А может, просто так посидим.

— Ну да, знаю я вас…

Они дошли до конца линейки. Здесь лежали доски штабелем и под брезентом топорщилась тачка с какими-то инструментами. Дальше был только туман. Уже полупрозрачный, светлый.

— Скоро Мировой Свет появится, — почему-то тоненьким голоском сказал Шило.

— Кто-то хотел посидеть просто так, — задумчиво сказал Лимон в пространство.

— Ну да, ну да, — Шило первым плюхнулся на доски и заёрзал, устраиваясь. — Вы присаживайтесь. Змей нет, пауков нет…

— Ну, одна-то змея точно есть… — ещё более задумчиво сказал Лимон.

— Молчу, — сказал Шило и двумя руками зажал себе рот.

Лимону помогли сесть; Костыль и Порох разместились по сторонам.

— Парни, — сказал Лимон, — я, похоже, на пару дней отвалился. А группу надо набирать…

— Наберём, — сказал Порох.

— Я думаю, пусть пока Сапог будет за главного, — предложил Лимон.

— Я — за, — сказал Порох.

— Я не против, — одновременно с ним сказал Костыль.

— А почему? — спросил Шило.

Лимон занёс было руку, и Шило тут же прикрыл затылок.

— Потому что Сапог надёжный, — сказал Костыль. — Мы ему доверяем.

— А почему он тогда спит?

— Он не спит, — сказал Порох.

На самом деле Сапог уже спал. Предпринятый им поиск в тир, вернее, в оружейную кладовую тира, много времени не занял. Результат был самый что ни на есть обнадёживающий: кладовая представляла собой стоящую посреди палатки железную клетку, которая запиралась всего лишь на один висячий замок; сами же винтовки хранились хоть и в добротных, но деревянных ящиках; надо полагать, патроны тоже. Защита чисто символическая. Когда наступит время, достать всё это будет делом нескольких минут…

— …я ещё думаю о той девчонке, которую мы за шпионку приняли, — сказал Лимон. — Илли. Шило, скажи.

— Что сказать?

— Годится или нет?

— Ну… язва, конечно. Но — годится, да. Вполне. А сама она хочет, ты спрашивал?

— Нет, конечно. Договорились же — сначала обсуждаем между собой, только потом предлагаем.

— Я, кажется, знаю её, — сказал Костыль. — Тогда не вспомнил, а сейчас вспомнил. То есть знал маленькой… — он замолчал.

— И что? — спросил Порох.

— По деревьям хорошо лазила. Это второй класс, кажется, был… или даже первый…

— И что?

— Полезли мы с ней на одно дерево. Кто выше…

— Ну?

— Она выше забралась. А я ещё тогда… В общем, я там застрял. Меня дядька Рум снял.

— Помню, — сказал Лимон.

— Ещё бы…

— Да если бы ты сейчас не вспомнил, я бы тоже не вспомнил. И ничего такого. Мало ли кто где застревал. Я вон в колючках один раз застрял.

— В колючках — ерунда, — сказал Шило. — Я когда на заборе повис…

— Это когда задницей за гвоздь зацепился?

— Ага. А под забором собаки. Вот смеху было.

Порох разглядывал ствол своего ружья. Увидел какое-то пятнышко, подышал на него, потёр рукавом.

— Меня как-то дикие собаки в лесу окружили, — сказал он. — Я на дерево залез, сижу. А потом они как рванут куда-то с визгом… как от огня. И мне вдруг так страшно стало… как никогда раньше. Едва за этими собаками не побежал. Не знаю, каким чудом удержался на дереве…

— И что? — тихо спросил Лимон.

— Не знаю. До вечера просидел на суку, потом стало как-то всё равно. Слез и пошёл домой.

— Чего же они испугались?

— Понятия не имею. Теперь вот, после твоего лося, думаю: может, тоже какой-то звериный урод мимо проходил? Собаки учуяли…

— Может, — сказал Лимон. — Ладно, парни, давайте по койкам, через полчаса подъём.

Лимон уснул, несмотря на мерзкую распирающую боль в ступне, особенно в пальцах, и сквозь сон слышал, как кто-то негромко велел его не будить. Потом он почувствовал почти безболезненный укол в плечо, что-то пробормотал, вяло отмахнулся. Кто-то хихикнул. И почти сразу начало сниться тягучее и невнятное, как будто это вообще был чужой сон, полный совершенно неизвестных ему обстоятельств и подробностей, причём увиденный откуда-то с середины, так что следить за происходящим было скучно, но и отвернуться не получалось.

А дальше — навалилась глухая тоска.

…Он был один в целом мире — вернее, он был единственный живой. Голый, тощий, с узловатыми коленками и с пальцами, похожими на барабанные палочки. Кожа отливала тёмно-серым, почти чёрным, с графитовым блеском — как голенище сапога. Почему-то так и надо было, и Лимон даже знал во сне, почему, но не мог сосредоточиться и поймать это знание. Всё вокруг было каменное и ледяное; ветер гнал мелкий снег пополам с песком. Над головой Лимона вместо Мирового света громоздился совсем чёрный ледяной свод с какими-то мерцающими точками. Так тоже было надо. Города не было, ничего не было — скалы и мёртвый вымороженный лес. По лесу бродили мёртвые, что-то бессмысленное делали. Они были белокожие, в оборванной одежде, и обязательно держали что-нибудь в руках. Мёртвые были безмолвными и безопасными, — а то опасное, что пряталось или в глубине леса, или под водой, или в подземельях, пока не показывалось, но Лимон помнил о нём постоянно и был настороже. Он привык к этому вечному ощущению угрозы, которая всё время за спиной, иногда далеко, иногда совсем рядом. Но сегодня что-то случилось (он не мог вспомнить, что), и он просто устал, он окончательно устал. Он знал, что если это наконец подойдёт вплотную, то он ничего не сможет сделать. Не осталось ни сил, ни смысла. И ещё — он был один. Наверное, последний живой. Один. Последний. Ничего уже не сделать…

Он проснулся от удушья, хотел закричать, не смог. Из последних сил повернулся на бок, свесил голову с койки. Закашлялся.

Было полутемно и совершенно тихо. Нет, не тихо. Кто-то тихонько скулил, невидимый.

То отчаяние, которое Лимон испытал во сне, вдруг настигло его и здесь. Но здесь оно не было частью сна, а потому сдавило сильнее. Всё, всё было кончено, всё было напрасно, он один, больше никого нет, а скоро и его не будет, потому что… потому что… Он не знал, почему.

И тогда Лимон заплакал, громко и неумело, не сдерживаясь и не стыдясь — от тоски, от одиночества, от ужаса и от непонимания.

Потом долго-долго-долго ничего не происходило.

Глава шестая

Он очнулся, будто от тяжёлого сна, хотя и не спал. Это было как удушье. В позапрошлом году Лимон, добывая озёрные грибы, слишком глубоко нырнул и поэтому еле вынырнул — вынырнул, уже не помня себя, с разрывающим огнём в груди, умирая от ужаса, — и долго лежал на траве, зная умом, что только что избежал смерти, но совершенно ничего при этом не чувствуя.

Вот что-то похожее было и сейчас…

Без всякой мысли Лимон сел, нашарил костыль, не с первой попытки встал. Нога болела, но это совершенно не имело значения. Хуже было то, что он начисто не помнил, где он сейчас и что вообще происходит.

Какой-то лось, вспомнил он. Какой-то поганый лось.

Лимон откинул полотняный полог — и ничего не увидел, просто стало чуть светлее. Серый густой воняющий чем-то туман скрывал всё.

— Эй! — сказал Лимон и сам не узнал своего голоса. Как девчонка пропищала. — Есть кто?

Тишина. Нет, не совсем тишина. Что-то шипит и потрескивает. Непонятно, что это и в какой стороне.

Да что же…

И тут он вспомнил про укол. Ну да, конечно. Какое-нибудь снотворное. Как в кино про шпионов. Просыпаешься — и ничего не помнишь.

Так. Я…

Лимону на миг показалось, что сейчас он не вспомнит ни имени, ни родителей, ни дому — ничего. Но нет. Я — Джедо Шанье, мне тринадцать лет, я закончил пятый «зелёный» класс… отца зовут Личи-Доллу Шанье, он майор пограничной стражи, мать — Страта Шанье… И ещё есть брат, и он же где-то здесь, его надо найти!..