Предчувствие любви - Сергей Каширин

Никому почему-то и в голову не приходило, что даже птицы в одно перо не родятся. А ведь это так. Вон у индюка гонору — на целую дивизию орлов, однако индюк — он и есть индюк.

Да, крылатый крылатому рознь. И если мои однокашники и напоминали каких-либо птиц, то скорее всего молодых задиристых петушков. Даже в лейтенантских погонах они оставались все теми же ершистыми и неуемными парнями, какими я привык видеть их до сих пор. Кое-кто еще охорашивался и важничал, но большинство вело азартный спор, где служить да как служить. Потом нашелся запевала, и в казарме зазвенела песня:

Пора в путь-дорогу, Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем…

Слова, казалось, как нельзя лучше отвечали общему настроению. Однако в самой мелодии, по-видимому, чего-то все же недоставало. Не успела она зазвучать в полную силу, как рядом кто-то затянул другую:

Там, где пехота не пройдет, Где бронепоезд не промчится…

Это была песня летчиков-фронтовиков. Мы обычно пели ее как строевую:

За вечный мир, в последний бой Летит стальная эскадрилья…

Но строевая хорошо поется лишь в строю, когда каждый такт ложится в ритм шага. Это и усек наш Пономарь. Словно отчаянный крик, взвился его неестественно напряженный голос:

Граждане, жениться я хочу! Найдите мне невесту, трепачу!..

Никто из нес толком не знал ни одного куплета «Гоп со смыком», но слова и напев были заразительны, и мы подхватили хором. Рты — на ширину приклада, да еще с притопом. Авиационное звено приравнивается к пехотной роте, эскадрилья — к батальону, а тут начало твориться такое, будто в казарме базарил по меньшей мере полк. Нелегкими были годы курсантской учебы, теперь они позади, училище закончено, и переполнявшая нас радость по-юношески бестолково выплескивалась наружу. Благо, строгие отцы-командиры здесь не присутствовали, и мы могли дать своим чувствам полную волю.

Верховодил Пономарь. Ему, сколько я его знаю, вечно надо не как другим, а непременно в пику: что-то выдумывать, кем-то командовать, кого-то поддразнивать. Не совладав с приступом безудержного озорства, он забавлялся и забавлял других, дирижируя и беком идя по кругу. Затем картинно, как крылья, раскинул руки и, оттесняя столпившихся, помчался с носка на пятку:

Раздайся, народ, Меня пляска берет!..

Огневой парень! Заводила. Улыбка никогда не сходит с лица. Над левым ухом у него белел большой давний шрам, но это его нисколько не смущало. А сам Валентин делает вид, будто об этом шраме он и не вспоминает, хотя я-то знаю, что он малость стесняется. Особенно в присутствии девушек.

— Николаша, ты где? А ну тащи баян! — отыскивая глазами Колю Зубарева, закричал Пономарь. — Выдай на всю катушку.

Николай возражать не стал. Он осторожно извлек из квадратного футляра старенький тульский инструмент — трехрядку, доставшуюся ему от погибшего отца, любовно погладил ладонью, стирая невидимые пылинки, и рванул мехи. Валентин еще веселее понесся вперед, на ходу выделывая всевозможные коленца.

А ты кто такой, молодчик, Я спрошу молодчика, Ты молодчик, да не летчик, А мне надо летчика…

За азартным плясуном ринулось сразу целое отделение. И еще, и еще. Через минуту добрая половина эскадрильи откалывала дошедшую к нам с незапамятных времен и никогда не стареющую русскую. От молодецкого топота стонали и прогибались крашеные половицы, ходуном ходила казарма. Те, кто запоздал выйти в круг, с гиканьем и подсвистом плясали на месте, били в ладоши. Пономарь чертом ударился вприсядку…

Выпускного вечера у нас не было. Как отменили такие вечера в годы войны, так пока что и не возобновляли, хотя вроде бы собирались. Скромно поужинав в столовой, мы снова вернулись в казарму и допоздна спорили все на ту же, самую важную для нас тему: кто и куда хотел бы получить направление. Тут Валентин возьми да и брякни:

— Чего вы гадаете, если все давно решено. Наш экипаж, например, едет в Крымду.

В училище экипаж — летная курсантская группа, которую обучает какой-то один инструктор. Меня, Пономаря, Зуба и Леву Шатохина учил летать старший лейтенант Шкатов. Вместе мы везде и держались — даже кровати рядом стояли. Лева, правда, был замкнутым, в наши яростные споры не лез. Был он не по возрасту толст, довольно неповоротлив и очень боялся Валькиных ядовитых насмешек. Валька почти под Горького предрекал Леве: «Рожденный ползать летать не сможет!» Лишь теперь, когда это зловещее предсказание не сбылось, Шатохин немного осмелел:

— Куда, куда? — усмехнулся он. — В Крым? Губа не дура!

— Глухарь! — рассердился Валентин. — Я сказал — в Крымду.

— Это что еще за географические новости? Город? Где он?

— Агромадный! А ты, что же, не слышал? Есть такая авиационная столица на Крайнем Севере.

— Трепло! Покажи. Где?..

В казарме висела большая, во всю стену, карта Советского Союза, которую мы использовали при самоподготовке к политическим занятиям. Подойдя к ней, Пономарев привстал на цыпочки и начал ползать пальцем за Полярным кругом.

— Амдерма, — бормотал он, пружиня на носках и раскачиваясь, — Амдерму мы знаем. Тут летал Водопьянов. С ним были Махоткин и Аккуратов. Они садились… Садились они вот здесь, в Нарьян-Маре и на острове Вайгач. А вот мыс Желания, остров Уединения…

Опять возле него собралась чуть ли не вся эскадрилья. Валентин, недолго думая, взгромоздился на табуретку и при его высоком росте казался сейчас великаном. Колени его ног касались экватора, а голова — Северного полюса. Ледовитый океан лежал у Вальки на плечах, и чудилось, что это не океан, а само небо. Ни дать ни взять — Антей в летной форме. Водя пальцем по карте, он стал вслух читать названия не столь уж и многочисленных на Севере населенных пунктов и тут же пояснял. Вспоминал имена летчиков, которые спасали челюскинцев. Первые Герои Советского Союза. Их было семеро, и все — летчики. Потом — перелеты Чкалова и Громова.

— А кто доставил на полюс папанинцев? Тоже летчики. Кого ни возьми из полярных пилотов, каждый — герой.

Меня вдруг с такой силой потянуло в края вечных льдов и белого безмолвия, что хоть бросай все и немедленно отправляйся туда. Да, пожалуй, и не одного меня. Задрав головы, все напряженно смотрели за тот же Полярный круг. Однако Крымды мы не нашли, и кто-то разочарованно протянул:

— А ее, наверно, и вообще нет.

— То есть как это нет? — вскинулся Пономарев. — Если я говорю — есть, значит — есть!

— Так найди! Покажи. Может, тебе бинокль раздобыть?

— Просто у карты не тот масштаб, — оправдывался Валентин.

Кое-кто уже скептически ухмылялся. Один уныло бубнил: мол, романтика — палка о двух концах. Если даже и есть где-то такой аэродром, то нужно еще крепко подумать, прежде чем ехать туда. Никакой, даже самый совершенный самолет не застрахован от вынужденной посадки. А чем грозит приземление на ледяные торосы — объяснять не надо.

— Чушь собачья! — махнул рукой Пономарев. — Наши летчики и на самом полюсе садились. — И тут же, прищурясь, окинул окружающих насмешливым взглядом: — Никак сдрейфили?

Ну не нахал ли! Его подначки только подлили масла в огонь. Николай Зубарев, на что уж молчун, и тот не стерпел, сердито огрызнулся:

— Гляди, герой, сам не сдрейфь! — Пономарь опять на ходу перестроился. Призвав на помощь все резервы своего красноречия, он принялся расписывать неведомый нам северный край.

Его фантазия была безудержной. Возбужденно блестя глазами, Валентин так и сыпал. Мы словно наяву видели неисчислимые стада крутолобых сопок, угрюмые отроги скал, бескрайние просторы тундры. Верили, что зимой там под снегом замирает всякая жизнь, зато летом, когда наступает полугодовой день, из голубых озер ведрами черпают рыбу, грибы косят косой, а клюкву собирают комбайном.

Увлекшись, Пономарев пообещал в ближайшем будущем прислать на память училищу шкуру собственноручно убитого на охоте белого медведя. А заключил так:

— Вы еще нам позавидуете! Это я вам категорически говорю.

— Кому это — вам? — спросил Олег Маханьков, наш эскадрильский комсорг. Теперь-то, конечно, комсоргом его можно было и не считать, но в силу привычки ему хотелось оставить решающее слово за собой.

— Тебе и всем остальным, — небрежно отозвался Валентин. — На Север поедет наш экипаж.

— Почему только ваш? А другие?

— А ты вспомни капитана, который принимал у нас экзамен по летной подготовке. Он был как раз оттуда, из Крымды. Как, по-твоему, это случайность? Нет, дорогой, он давний друг старшего лейтенанта Шкатова, нашего инструктора, признанного мастера слепого полета. Кое-чему и мы у него научились. Вот нашу четверку он на Север и сосватал.

— Брось загибать, — Маханьков рассердился. — Распрями! Если следовать такой логике, то тех, кого по пилотированию экзаменовали дальневосточники, пошлют на Дальний Восток…

— Дошло! — усмехнулся Пономарев. — Всегда так было, будет и впредь. Кота в мешке не продают.