Кровавый век - Мирослав Попович

Хайек отрицает право общества и государства брать на себя формулировку общей общественной цели; в связи с этим отрицается не только право общества формулировать какие-то принципы социальной справедливости, но и именно ее существование.

С этими словами стоит сопоставить позицию самого яркого философа постмодерна – Жака Деррида. Для Деррида понятия справедливости, как и понятие демократии, не поддается деконструкции, потому что идея справедливости является сама по себе условием всякой деконструкции. Справедливость, постоянно подчеркивает Деррида, напоминает дар, искренний подарок партнеру по окончании выгодного дела; он «добавляется» к коммерции, обмену, экономическому или правовому акту, и тем самым укрепляет принципы бессердечного мира взаимовыгодности. Так же, как и дарение – отдаривание, справедливость существует «вне права, без расчета и торговли».[804] Справедливость, как и подарок-благодарность, – говоря формально, лишний, но неминуемый спутник зафиксированной правовым способом процедуры. Осуществление справедливости, – если это понимать не как месть, которая как раз принадлежит к сфере права, а как благодарность – врывается в формальную структуру, нарушает сухой порядок, приводит к тому, что у Шекспира в «Гамлете» определяется как «the time is out of joint» (в переводе Лозинского – «порвалась связь времен»). Справедливость не рассчитана на будущее, вообще не рассчитана и принадлежит не к миру «завтра», а к миру «сейчас». Поэтому она путает все карты. «Необходимый разлад, детотализирующее условие справедливости является здесь разладом в самом настоящем – и поэтому условием настоящего и условием присутствия настоящего. Здесь деконструкция всегда заявляет о себе как мысль о даре и о недоконструируемой справедливости – о недоконструируемом условии всякой деконструкции».[805]

Перевод чрезвычайно темных текстов философии постмодерна требует объяснения: любая деконструкция основана на идее справедливости – идее бессмысленной (сенсорной), не рассчитанной на последствия дарования другому того, что является органической собственностью «Я», отторжение собственности: поэтому она, согласно Деррида, сама не может быть подвержена сокрушительной процедуре деконструкции. Деррида признает неминуемой подобную «мессианскую эсхатологию», которая остается «непреклонной относительно любых деконструкций», «возможно, это и есть именно форма структурного мессианизма – мессианизма без религии, и более того, мессианского без мессианизма; это идея справедливости, которую мы всегда отличаем от права и даже прав человека, и идея демократии, которую мы отличаем от ее современного понимания и от ее характеристик, обусловленных нынешним днем».[806]

Эти не очень прозрачные формулировки противопоставят господствующему в западном обществе консервативному либерализму «постмодернистское» видение конца «целерационального» мира. Еще раз: речь идет об отказе не от базисных принципов либеральной демократии, а от понимания их именно как «потусторонних», трансцендентных принципов, которые «живут» или «должны жить» в будущем и оттуда, из грядущего, озаряют смыслом жизнь «здесь и сейчас».

По мере того, как утверждался право-консервативный антикоммунизм в ведущих странах Запада, протест постмодерна направлялся против неоконсервативной концепции «конца истории». Симптоматичной в этом отношении была книга Френсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек», изданная в 1992 г. в Нью-Йорке и в том же году на французском языке в Париже. Деррида показывает общность марксистского провиденциализма с телеологией либералов, цитируя такие строки Фукуямы: «И Гегель, и Маркс верили, что эволюция человеческих обществ не бесконечна; она остановится, когда человечество воплотит ту форму общественного устройства, которая удовлетворит его самые глубокие и фундаментальные нужды. Таким образом, оба этих мыслителя постулировали «конец истории»: для Гегеля это было либеральное государство; для Маркса – коммунистическое общество».[807]

Деррида в свое время активно протестовал против войны во Вьетнаме, равно как и против коммунистического тоталитаризма (в 1981 г. он даже был арестован властями Чехословакии). Постмодернизм – против либерального понимания свободы и справедливости, но он критикует либерализм слева.

«Завершение истории» означает воплощение идеала, превращение его в событие: «Этот идеал является одновременно бесконечным и конечным… Вот почему эта книга предстает одновременно и как гегельянская, и как марксистская».[808] Реальность, как показывает Деррида, далека от завершенного идеала и тогда, когда идет речь о западной демократии. Достаточно привести перечень социальных проблем современной цивилизации, которые философ считает наилучшим опровержением тезиса о «конце истории»: 1) безработица, дополненная «удаленной работой» на дому, и вводит в новую эру общественной бездеятельности; 2) массовое исключение из демократической деятельности граждан без убежища; 3) беспощадная экономическая война между государствами – членами западного сообщества; 4) разрушительный характер сил международного рынка, которые вызывают протекционистские и другие барьеры; 5) ухудшение ситуации экономически более слабых народов с внешним долгом и разорения и голод на этом фоне; 6) торговля оружием; 7) расползание ядерного оружия; 8) «межэтнические войны (были ли они когда-либо другими?) множатся, направленные архаичными фантазмами и концептами, примитивным концептуальным фантазмом сообщества, государства-нации, суверенности, земли и крови»; 9) мировая власть мафий и наркобизнеса; 10) внутренняя несогласованность международного права, которое противоречит европейским принципам национального суверенитета и в то же время построено именно на правовых фундаментах западной цивилизации.[809] Очевидно, перечень проблем можно продолжить, но здесь существенен сам характер неприятия либерально-демократической и рыночной действительности: она оценивается и отбрасывается не с позиций абстрактно установленных целей или идеалов, а из-за степени страданий, которые достаются живым реальным людям мира «здесь и сейчас».

Формулы Фукуямы с их явными евангельскими коннотациями (постоянными ссылками на «благую весть») скорее принадлежат к философски-политическому «ширпотребу» и рассчитаны на определенный эпатаж широкой публики. Однако они выражают саму сущность претензий победного неоконсерватизма. Ориентация на принципы, к реализации которых якобы сознательно или бессознательно направляется история, является сугубо либеральной парадигмой и противостоит консервативному реформизму с его стремлением к устранению отдельных изъянов и пороков и ориентацией на сохранение целостности системы. Однако в конце XX века это «сохранение целостности» выглядит как сохранение либеральных принципов и принципов западной цивилизации.

Либеральные принципы скорее оказываются запретами, которые нельзя нарушать ради поддержания «достойного поведения». Противоречие между либеральной и консервативной трактовкой основных общественных принципов то ли как идеалов, к которому стремятся в будущем, то ли как традиций прошлого, только ограничивающих активное творчество, снимается именно тогда, когда принимается эсхатология «конца истории». Будущее становится современным и теряет вредные черты «болотного огонька», превращается в грубую реальность и надежно, не старея, отходит в прошлое.

У убежденного консерватора в политике, либерала в экономике Хайека отрицание социальной справедливости как мотива и основания реформ основывается на том, что традиционное наследие считается органическим и нерушимым целым, к которому можно что-то добавить или от которого что-то (но не фундаменты!) можно убавить.

Что же противопоставить этой концепции? В политике это была левоцентристская линия, представленная, с одной стороны, европейской социал-демократией, и с другой – умеренным либерально-гуманистическим центризмом Билла Клинтона и Тони Блэра. В основном пункте – отношении к идее справедливости – неконсервативный центр откровенно порывает с социалистической традицией эгалитаризма, видя задачу не в ликвидации неравенства, а в ликвидации с помощью общества – крайней бедности. Полностью используя допинговые свойства конкуренции свободного рынка, левоцентристские политики переносят социальную опеку на сферу образования и информации, поддерживая центральные точки общественной нервной системы. Но, как и в правом варианте, остается неприкосновенным мир принципов и идеалов, который формирует лицо Запада. Левоцентристский политикум не выходит за пределы либерально-демократической идеологии.