Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

позе, но уже видно, что не посмеет выступить. Глаза пустые, бездумные, но будем надеяться, что до него дошло.

Андрей слышал, но не слушал. Главное он понял. Они не нужны, их милостиво пускают, даже помогут на первое время, но… да нет, это всё пустяки, по хрену всё, а вот что же ему делать?

– А чего сигарет всего две пачки на неделю? – тихо бурчит кто-то.

Но Бурлаков слышит и даёт себе волю. Правда, ненадолго. И, взяв себя в руки, он закончил собрание уже спокойно, деловым сугубо официальным тоном. Вопросов никто не задавал, перепугались.

Когда все дружно повалили из зала, Андрей задержался, так до конца и не решив: подойти ли нет. Ведь в упор на него смотрел, не мог не узнать. И теперь он стоял в двух шагах от отца и ждал, когда комитетские разойдутся, чтоб поговорить не при всех. Он уже отошёл от столбняка и видел, и слышал всё очень ярко и чётко.

Одна из женщин, положив какую-то фиолетовую – обмораживала, что ли? – пухлую руку на рукав отцовского пиджака, тихо говорила:

– Ну, Гаря, ну, нельзя же так волноваться, побереги себя, и из-за чего?

– Нет, Маша, – Бурлаков говорил так же тихо, – так эта мразь, шваль уголовная, выжила, а наши… ты пойми, это же… сор, отбросы, я как подумаю…

– Ну, Гаря, ну, что ты…

Голос женщины тихий, ровные, мягкие поглаживающие движения руки. Но… но мама так же говорила: «Гаря, не нервничай, ну, не из-за чего…»

И тут Бурлаков поднял голову и увидел его.

– У вас есть вопросы? – с подчёркнуто официальной вежливостью спросил он наглеца.

– Нет, – резкий, звенящий на грани истерики голос. – Мне всё ясно.

– Тогда будьте любезны освободить помещение.

Последние слова прозвучали уже в спину Андрея.

Во дворе Андрей открытым ртом, как рыба, схватил воздух и пошёл. Он шёл, не глядя, прямо на людей, и перед ним расступались, даже шарахались. Кто-то что-то ему сказал, он, не слыша и не раздумывая, выругался в ответ.

Выдравшись из испуганно возбуждённой толпы, Андрей между бараками вышел в ту часть лагеря, где так и стояли остатки каких-то домов. Никто эти развалины не трогал, за год они поросли бурьяном. Сухие прошлогодние стебли торчали вровень с плечами взрослого человека, а кого поменьше скрывали с головой, и уже буйно тянулись вверх новые ярко-зелёные побеги. Здесь укрывались парочки, велись строго конфиденциальные беседы, делались не терпящие чужого глаза дела. Найти укромное местечко – не проблема.

Угол двух стен, заросли бурьяна, кирпичи и обломки на земле. Андрей тяжело сел, упираясь спиной в спасительный угол, уткнулся лбом в подтянутые к груди колени, сжался в комок. Он не хотел, но слёзы жгли глаза, рвались наружу. И детский, нелепый – он понимает это – жалобный зов: «Мама!». Мама, как он мог, мама, он же… мы же для него, за него, а он… выжить – это не заслуга, шваль уголовная, мама, за что он меня так, да, я – блатарь, мама, но по-другому я бы не выжил, а он с этой… мама, как он мог…

Он плакал долго, всхлипывая и даже постанывая от боли в груди и горле, и, когда поднял голову, тени были уже длинными. Андрей ладонями, а потом платком вытер залитое слезами лицо, откинулся затылком на стену и достал сигареты. Ну, что ж, всё ясно-понятно, он – Андрей Мороз – сам по себе, а профессор Бурлаков сам по себе со своей женой или кем там она ему приходится, не его это дело, от живых жён гуляют вовсю, а здесь-то… Ладно, прощай, Серёжа Бурлаков, ты не нужен никому, а Андрей Мороз выжил и дальше жить будет.

Андрей щелчком отправил окурок в блестящую среди стеблей бурьяна маленькую лужицу и встал, отряхнул брюки, снял и встряхнул ветровку, снова надел. Пожалуй, на ужин уже пора. Всё, отрезано и выкинуто, и думать об этом нечего. Глядя назад, вперёд не идут.

Когда Бурлаков закончил рассказывать, Марья Петровна заплакала.

– Ну вот, Маша, – он виновато улыбнулся ей. – Я и сорвался.

– Господи, Гаря, – она накрыла его сцепленные на столе руки своими ладонями. – Господи, как же это…

– Да. Выжить в расстрелы, чтобы вот такая уголовная сволочь… они же даже не наёмники, Маша, хуже…

– Не думай о них, Гаря, есть же специалисты, идут проверки…

– Маша, формально, я уверен, они чисты, а фактически, нет, сущностно, так это та же свора.

И Марья Петровна невольно улыбнулась: раз он заговорил о сущностях, значит, самое страшное миновало. Не у него первого срыв, да у каждого, прошедшего через войну, такое, массовое – она горько усмехнулась – явление. И рассказывали, и сама видела, и у самой… чего там скрывать. Правда, обошлось без свидетелей, сама отбушевала, сама справилась, хорошо – никого не убила и не покалечила, и тоже только потому, что никого рядом не оказалось. Гаря ещё лучше многих держится. Ну, так на то он и Крот, «легендарная, – как шутит Змей, – личность, широко известная в узких кругах». И конечно, это такой удар, когда знаешь, что все погибли, давно, когда уже переживёшь, успокоишься, и тут такое… как по ране ударят. Недаром и комендант, и особист, даже ничего этого не зная, всё равно всё поняли, особист даже сказал, что к лучшему, мол, теперь испугавшиеся затрепыхаются и проявятся. И остальные сразу вспомнили о своих делах и разошлись, оставив их вдвоём.

– Я не мог тебе сказать тогда, в январе.

– Господи, Гаря, я всё понимаю. Дважды похоронить…

– Понимаешь, Маша, если бы я тогда, в сентябре, настоял, если б знал… он был бы жив, я бы увёз его, – Бурлаков мягко высвободил руки. – Ладно, чего жалеть о несделанном. Давай о делах.

– Давай, – готовно кивнула Марья Петровна. – Ты обратил внимание, что бывшие рабы практически все семейные?

– Да, – Бурлаков залпом допил остывший чай и придвинул к себе бумаги. – Будем надеяться, что браки не фиктивные. Маша, справки по многодетным подбери пожалуйста. И сходи к Львёнку, пусть по подросткам подготовит.

Началась обычная рутинная работа. Марья Петровна не любила её, но сейчас была даже рада. Лишь бы он успокоился.

Американская Федерация

Алабама

Колумбия

Стояли тёплые весенние дни. Элли не помнила такой весны. Весна – время томления, неясной тревоги, нелепых ожиданий, а сейчас… тихое умиротворение, покой. Такой… такого она ещё никогда не испытывала. И всё это сделал простой газетный лист.

Она ехала в Колумбию, надеясь найти там работу. В Колумбии жила Мирна – её подруга, однокурсница и