Кривич - Александр Забусов

— Папка! — радостно позвала его и с разбегу запрыгнула боярину на руки. Ребенку было восемь лет, и был он дочерью Толика и Галины. — Папка, ты обещал, что завтра поедем к бабушке Павле. Не забыл?

— Не забыл, Олюшка, — ласково улыбаясь, Монзырев поцеловал дочь в щеку. — Не забыл, но наши с тобой планы резко изменились. К бабушке Павлине я поеду сегодня без тебя, родная, а когда приеду у меня будет много дел.

— Ну, ты же обещал!

— Вот завтра с нянькой и в сопровождении воев, сама поедешь к ней.

— Ура! — дочь обняла отца за шею, прижалась щекой к его обезображенной шрамом щеке. Отстранившись, маленьким тонким пальчиком провела по зажившему следу, оставленному печенежской саблей, проходившему через бровь и всю щеку до подбородка. Словно констатируя факт, глядя в глаза боярина, сказала. — Все равно, ты самый красивый у меня папка.

— Это ясно, что самый красивый, — произнесла незаметно подошедшая к ним Галина.

— Мама!

— Иди, гуляй, пигалица. Только мальчишек не обижай.

Пройдя к себе в опочивальню, Монзырев из сундука вытащил подклад, собрался одеть его на рубаху. Галина, усевшись на углу широкой кровати, позвала:

— Толя.

— Да, родная.

— Толя, ты не забыл, сколько лет прошло с тех пор, как мы попали сюда?

— Не забыл.

— Через десять дней, мы могли бы пройти по проходу, и очутится дома. Снова увидеть современные города, людей, автобусы на дорогах, в конце концов. Мы могли бы читать книги, ходить в кино. Толя, я соскучилась по родителям.

— Ты предлагаешь, бросить тут все как есть? Бросить людей, эту ставшую для нас родной землю?

— Я, я не знаю! Но, мы же, наладили здесь все. Люди не пропадут без нас.

— Галчонок, на пороге война. Большая война. Ты же слышала, большая орда кочевников-половцев готова войти в пределы Руси. Я не могу сейчас взять и просто сбежать от всего этого. Это было бы, по меньшей мере, не честно по отношению к людям в трудную минуту приютившим нас.

Устало поднявшись с кровати, подошла к мужу, обняла его крепкое, жилистое тело, также как дочь, провела ладошкой по шраму на лице, спросила, глядя в глаза:

— Тогда, когда же?

— Вот, прогоним половцев, тогда и уйдем. Прости, Галочка, надо ехать. Кто знает, сколько времени еще отпущено на мирную жизнь?

Когда Монзырев и Лобан поднялись в седла, в ворота вошел воин в полном доспехе, с саблей у бедра. Молодое, без единой морщинки лицо, обрамляли коротко стриженые волосы на голове и усы, подернутые сединой.

— Едешь куда, батька? — с места в карьер задал вопрос боярину.

— К ведунье проскочим, Мишаня.

— Так, я с тобой?

Сменился с дежурства?

— Да.

— Отдыхай, завтра много дел предстоит.

— Догадался уже. Боривой с воеводой, гонцов во все концы северянских земель рассылают. Представляю, какой переполох в Чернигове и Курске поднимется.

— От Сашки вести есть?

— Нет.

— Ладно, пора нам. Вернусь завтра.

— Удачи.

Неспешно проскакав по городской улице, пересекли черту северных ворот, перешли на рысь, взбивая дорожный песок, утрамбованный сотнями ног и колесами телег. Очутились у кромки леса. У родового чура Монзырев придержал коня. Лобан, соскочив в траву, из седельной сумки достал кусок рыбного пирога, поклонившись деревянному хранителю поселения, положил подношение к подножию божка.

— На тебя уповаем, Диду. Просим и дальше хранить нас, родовичей твоих.

Щебет какой-то пичуги из ветвей дерева, над головой идола, был им ответом. Подношение принято. Кони с места сорвались в галоп, ворвались в сумерки непроходимого леса по сторонам дороги. Вот-вот, златокудрый Хорс сойдет с небосвода и тогда в лесу станет так темно, что только знающий эту дорогу, сможет следовать по ней. Но до бабкиной поляны не так уж и далеко. До ночи, при быстрой скачке, успеют. А, вот и развилка. Дорога, которая шире, идет на север к Черниговскому тракту. Узкая, способная пропустить телегу лишь в одном направлении, заканчивалась у выхода на поляну где обитали бабка Павла с Ленкой.

Сбавив ход при повороте, Монзырев заметил одинокую фигуру человека стоявшего у самых кустов, одетого не по летнему времени, в бараний тулуп. По всклокоченной бороде и нечесаным патлам волос, сразу признал в человеке Лешего, опиравшегося на сучковатую палку. Сходу, соскочив с коня, беспокойно косившегося на незнакомца, Монзырев протянул ладонь для рукопожатия.

— Здорово, хозяин леса!

— Здорово, боярин, хозяин пограничья.

— Меня дожидаешься?

— Догадывался, что к бабке наведаешься. Мои насельники доносят, что гонцы из твоего городка во все стороны рассылаются. Русалки отследили и Водянику обсказали о том, что по дороге у реки которая, к тебе с восхода гости пожаловали. Случилось чего, Николаич?

— Не случилось, Леха, а случится. Опять беда на Русь идет.

— Никак, копченые для набега созрели? Сколько уж лет спокойно живете.

— Нет, не печенеги, тем самим впору сбегать придется. Новые вороги у порога. Половцы.

— Это что еще за шишки лесные?

— Многочисленные и безбашенные племена пришли в Дикое поле, потеснили печенегов, воюют их. Вот и в наши земли их собрался вести хан Баркут. Я приказал дружину собирать. Поможешь иностранных челноков усовестить, а то они пол России с собой вывезут?

— Ну, так, одно ж дело делаем. Ты границу, я лес, бережем. Гонцов твоих, мои не тронут, не беспокойся.

— Спасибо.

— Спасибо, потом скажешь. Сашка еще не вернулся?

— Нет.

— Тоже не переживай. Живой он. Правда, владения моего соседа здорово потревожил. Недоволен сосед-то. Обижается крепко.

— Это выходит, Сашка тебе проблем подкинул?

— А-а! Гамно-вопрос. Я сам ему хотел разборку учинить, жадный больно стал. Ну, прощевай Николаич, пойду теперь своих напрягать. Как ты говоришь, племя прозывается?

— Половцы, — Монзырев вставив ногу в стремя, поднялся в седло. — Бывай, здоров, Леха! Погнали, Лобан.

Леший долго провожал своими разноцветными глазами спины удаляющихся от места встречи всадников.

— Удачи тебе, боярин, — вымолвил он и растворился среди сумерек лесной зелени.

Бабка с Ленкой на пару, встретили Монзырева и Лобана у крыльца избушки. Обнимая бабку и ее ученицу, Монзырев отметил, что та с момента их первого знакомства не постарела совсем. Ленка же превратилась не просто в молодую девушку, перед ним предстала красавица, каких еще поискать в славянских городах и весях, да ито, найдешь ли ей под стать.

Прошли в дом. Женщины выставляли на стол съестное. Из печи бабка достала горнец, из которого вкусно исходил паром запах гречи. Под ногами боярина, терся лоснящийся от сытой жизни, черной, как ночь шерстью, хитрющий котяра Игрун, давно признавший Монзырева главным над всеми живущими на белом свете.