Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

зеленой сени деревьев выезжают воины и весело перекликаются, хвастаясь своими подвигами. Один с гордостью потрясал зажатыми в кулаке золотыми цепочками: на лице его при этом была такая понятная, простодушная радость, что Гуюк невольно улыбнулся.

Когда Субудай послал его сюда, Гуюк опасался, что это своего рода наказание. Было ясно, что орлок таким образом удаляет от Бату ближайших друзей. Поход на юг славы не сулил. Но если сейчас он услышит приказ возвращаться к Субудаю, то эти проведенные в самостоятельном походе недели будут вспоминаться с большим удовольствием. Даже жалко, что все закончилось так скоро. С Мунке они взаимодействовали хорошо, оба научились помогать и доверять друг другу. Конечно же, Гуюк быстро проникся к Мунке заслуженным уважением. Тот был неутомим, принимал быстрые и правильные решения, и пусть в нем не было блеска, свойственного Бату, зато он всегда оказывался там, где нужно. Каким для Гуюка стало облегчением, когда несколько дней назад Мунке обратил в бегство большой отряд сербов, устроивших в предгорье засаду на два Гуюковых мингана.

Лес заканчивался, начиналась каменистая возвышенность, и из зарослей Гуюк выбирался по неровному, поросшему травой и подлеском склону. Уже было видно, как на расстоянии строится тумен Мунке, а со всех сторон появляются воины Гуюка. Его конь легким галопом поскакал к месту сбора.

Уже на расстоянии Гуюк заслышал позвякивание бубенцов, – оказывается, к ним прибыл ямской гонец. Сердце взволнованно забилось: видимо, есть какие-то новости. А то, находясь в отрыве от остальной армии, живешь как на отшибе, варишься в своем походном мирке. Направляя лошадь, Гуюк заставлял себя успокоиться. Должно быть, это Субудай призывает их назад для окончательного броска на запад. Отец-небо их поход явно благословил; за все проведенные здесь месяцы Гуюк ни разу не пожалел, что проделал далекий путь из родного края. Гуюк был еще молод, но уже представлял себе грядущие годы, когда все, кто участвовал в этом великом завоевании, образуют некое боевое товарищество. Сам он уже чувствовал, что у них появилась и взаимовыручка в опасных ситуациях, и даже что-то вроде братства. Что бы там ни замышлял Субудай, а своих военачальников, во всяком случае молодых, он меж собой сплотил.

Подъезжая к Мунке, Гуюк вдруг заметил, что лицо у того красное и злое. Вот те раз. Гуюк вопросительно поднял брови, на что Мунке ответил раздраженным пожатием плеч.

– Этот человек утверждает, что будет разговаривать только с тобой, – указал он на молодого ямского гонца.

Гуюк посмотрел с удивлением. Паренек был заляпан грязью и припорошен пылью, что, в общем-то, естественно. Шелковая рубаха на нем насквозь пропотела. Оружия не было, а только кожаная сумка на спине, с которой он сейчас возился, снимая.

– Мне строго-настрого велено, господин, передать послание лично в руки Гуюку. У меня и в мыслях не было нанести кому-нибудь оскорбление. – Последнее он адресовал Мунке, который буравил его сердитым взглядом.

– Наверное, у орлока Субудая какие-то свои соображения, – рассудил Гуюк, принимая сумку и расстегивая ее.

Вид у юного гонца был измотанный, а еще ему было явно неловко перед такими высокопоставленными людьми. Однако важность поручения перевешивала, и он пояснил:

– Мой господин, орлока Субудая я не видел. Сообщение ямской почтой пришло из Каракорума.

Вынув из сумки единственный пергаментный свиток, Гуюк застыл. Когда он оглядывал печать, те, кто находился рядом, заметили, как молодой военачальник побледнел. Быстрым движением он сломал воск и развернул письмо, проделавшее путь почти в пять тысяч миль.

Читая, он прикусил губу, а глаза несколько раз подряд возвращались к началу: он все еще не мог уяснить смысл послания. Наконец Мунке не вынес напряженной тишины.

– Что там, Гуюк? – спросил он тревожно.

Тот медленно повернулся.

– Умер мой отец, – выговорил он непослушными губами. – Хан умер.

Мунке, оглушенный известием, какое-то время сидел на лошади, но затем спешился и опустился на колени, склонив голову. Вслед за ним стали опускаться другие. Весть быстро разлеталась по строю, и вот уже коленопреклоненными стояли оба тумена. Гуюк посмотрел поверх опущенных голов, по-прежнему не в силах до конца все осознать.

– Встань, темник, – сказал он. – Я этого не забуду. Но теперь я должен срочно возвращаться домой, в Каракорум.

Мунке с бесстрастным лицом поднялся и, прежде чем Гуюк успел его остановить, припал лбом к продетому в стремя сапогу ханского сына.

– Позволь мне принести тебе клятву верности, – сказал он. – Окажи мне такую честь.

Гуюк посмотрел на него сверху вниз пристально, со светящейся в глазах гордостью.

– Будь по-твоему, темник, – тихо произнес он.

– Хан мертв, – откликнулся Мунке и произнес слова присяги: – Отдаю тебе свои юрты и лошадей, свои соль и кровь. Я пойду за тобой, мой повелитель хан. Даю тебе слово, а слово мое – железо.

Гуюк чуть заметно вздрогнул, когда эти слова раскатистым эхом повторили те, кто стоял вокруг на коленях. Это сделали все. В затянувшемся молчании Гуюк оглядел тумены, а еще город за горизонтом, который видел только он один.

– Свершилось, мой повелитель, – сказал Мунке. – Мы принадлежим тебе одному.

Одним движением он вскочил в седло и с ходу начал отдавать приказы ближайшим от него тысячникам.

Гуюк по-прежнему держал пергамент в вытянутой руке, словно боялся об него обжечься. Слышно было, как Мунке командует туменам отправляться на север, на соединение с Субудаем.

– Нет, Мунке, я должен ехать