Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это будет после, чтоб товарищ Сталин прожил еще не десять, а двадцать лет – ну разве возраст для кавказца? Меры приняты – с «отравителями» в пятьдесят третьем разберемся, а чтобы инсультов не было в сорок пятом и сорок девятом, врач из будущего посоветовал самое простое – раз в год донором кровь сдавать. Наши врачи подтвердили. Так что будет в госпитале кровь товарища Сталина перелита кому-то из ранбольных. А если после в пропаганде развить?..
Лаврентий Палыч Берия позвонил в дверь квартиры. Хотя в этот подъезд чужой не мог войти по определению, но порядок есть порядок, присутствовали и звонки, и замки. Послышались легкие шаги, и дверь открыла красивая брюнетка. Теперь она совершенно не походила на саму себя полсуток назад – модное платье, прическа, и пахло от нее духами «Красная Москва», а не варшавской канализацией. Лаврентий Палыч улыбнулся и протянул даме букет цветов. Торт и вино были бы уже перебором, приказано ведь было разместить, накормить, снабдить всем необходимым. Но ничего не стоящий знак внимания сразу задавал дружеский тон беседы, помогая избежать ненужной конфронтации. Тех, с кем надо было не договориться, а сломать, везли бы не сюда, а в подвал Лубянки – и доводили до кондиции. Необязательно грубым насилием, психологический террор иногда бывает гораздо страшнее! Впрочем, одно легко могло перейти в другое, а подвал и квартира, подобная этой, поменяться местами.
– Господин министр?
– Пани Ирма? Не знал, что я настолько популярен, даже в Варшаве…
– Ну, кто же в мире сейчас не знает второго человека в СССР, «русского гиммлера»! Ах, простите…
– Прощаю, пани, но убедительно прошу не сравнивать ни меня, ни кого-нибудь другого здесь с фашистскими висельниками. Правда, пока они живы, но когда мы возьмем Берлин, то обязательно всех их повесим. И у нас нет министров – называйте меня просто по имени-отчеству. Однако у нас не так много времени, потому перейдем к делу. Что «Радослав», он же Ян Мазуркевич, полковник АК, командир службы «Кедыв», хотел передать через вас руководству СССР?
– Ваша осведомленность позволяет предположить, что вы уже знаете то, что я хочу вам сообщить? Что ж, у вас действительно очень хорошая разведка.
– Мне интересно было бы услышать от вас, пани Ирма, для полной достоверности. Итак?
– Что ж… Я уполномочена предложить вам полную лояльность, вассальную клятву, если угодно так назвать, некоторой части АК.
– У нас уже есть полная поддержка Гвардии Людовой. И Люблинской администрации.
– Согласитесь, пан министр, ой, простите… Лаврентий Павлович, что, во-первых, Гвардия Людова пока что и числом и влиянием сильно уступает АК, а во-вторых, если вы столь осведомлены, то вам должно быть известно, что и среди людовцев далеко не все отказались от идеи «от можа до можа». И готовы добиваться своего, как говорят русские, не мытьем так катаньем – коммунистическая идея вовсе не исключает национализм?
– Странно слышать такое от офицера АК, где этот лозунг всегда был основным.
– Теперь нет. То, о чем я скажу дальше, не есть плод одних лишь размышлений, моих и моего мужа, но трезвая оценка ситуации, разделяемая некоторой частью АК. Сейчас не времена Батория и Яна Собесского, когда всё решали клинки храбрых рыцарей. И Польша уже не может быть державой, нравится это кому-то или нет. А малые страны могут выжить, лишь заручившись поддержкой кого-то из держав.
– И Польша до 1939 года тоже?
– Да. Разница была лишь в том, что мы выбрали того, кто далеко – Англию, Францию. Это давало нам иллюзию свободы – но делало врагами тех, кто рядом. И оказалось, что далекий покровитель не обязан вступаться, когда на нас нападут. А то, что Польша пыталась балансировать на чужих интересах, с легкостью меняя стороны, еще усугубило ситуацию, создав нашей стране репутацию крайне ненадежного партнера. Чем кончилось, известно.
– Ну, коммунисты говорили это с самого начала.
– Однако даже среди них не все забыли про то, что Смоленск и Киев когда-то принадлежали Речи Посполитой. И могу предположить, еще поднимут вопрос о границах. Знаете, пан министр, когда смерть смотрит в лицо, многое становится ясным. Там, в горящей Варшаве, мы спрашивали себя, отчего всё это стало возможным? Нация живет, когда есть люди, готовые умереть за нее. Когда есть еще больше людей, готовых сражаться за нее. И еще больше – тех, кто хотя бы ставит патриотизм выше собственного богатства. Когда таких людей, элиты по сути, много – нация расширяет границы. А когда их не хватает, наступает конец. Боюсь, что Польша сейчас близка к этому. И пытаться при этом еще стать державой – значит погубить и народ и страну. Вы знаете, что сейчас немцы взялись за настоящее истребление цвета польской нации – к западу от Вислы смертельно опасно быть просто образованным поляком, чем-то выше деревенского мужичья!
– Допустим. Но в политике нет места прекраснодушию и благородным порывам. В августе четырнадцатого было, и чем кончилось – Мазурскими болотами? Форсирование Вислы – это трудная операция. И цинично рассуждая, зачем СССР должен губить тысячи жизней своих солдат ради спасения тех, кто убивал нас в двадцатом? Ведь живы еще те, кто помнят, как ваши жолнежи тренировались в сабельной рубке на пленных красноармейцах. И что тогда не мы, а вы начали войну, захватив Киев и Минск. А публикуемые у вас карты, где польскими территориями были обозначены вся Украина и Белоруссия, да еще Псков и Смоленск? Попросту – какой наш интерес за наши потери?
– Слова вашего поэта: «Какой-то царь в какой-то год вручал России свой народ». Вы будете воевать не за наши, а за свои интересы?
– Новое царство Польское?
