Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

ним не встречаться, но тайное желание именно в том, чтобы он показался. Этого свидания ждешь с теми же волнением и опаской, как встречи с девушкой, которая в ответ – и да и нет.

Дождь снова включили.

2

Димка Самойлов, навьючивая на спину двухпудовый рюкзак, охает и говорит:

– Такое ощущение, что у меня в рюкзаке вся тяжесть человеческая!

– А у меня что, по-твоему, – невыносимая легкость бытия? – говорю я ему с некоторой ревностью за собственную ношу и тоже прилаживаю рюкзак к спине.

3

Гора Белуха – 4509 метров над уровнем моря. Ее по бокам охраняют два «брата» – ростом пониже и бесснежные, черные. Белуха, по легенде, была их сестрой. Не знаю, почему они стали горами. Зачем вообще нужны люди-горы?

Мы остановились в долине Аккем – у подножия «братьев» и с видом на Белуху, сверкающую снегами; по-алтайски – Уч-Сумер, что значит «трехголовая» (у горы три вершины).

Гигантские ледники меняют цвет в зависимости от погоды и времени суток. Все тропы на Белуху начинаются отсюда. Возвращаются не все. Это жуткая красота. Она сулит гибель и по сути бесчеловечна. Возможно ли очеловечить такую красоту? Или она навсегда останется жестокой и недоступной, пожирающей людей?

У подножия Белухи небольшая часовня Михаила Архангела – тут можно поставить свечку или просто отдохнуть, полистать Псалтырь, посмотреть Заветы или Книгу Памяти погибших альпинистов – один за другим: КМС, МС, МСМК (кандидат в мастера спорта, мастер спорта, мастер спорта международного класса), то есть максимально подготовленные люди. Были и ушли. Горная Мать никого не пощадила. Просто сделала по-своему. Кого-то пропустила, а кого-то нет.

Пока я был в часовне, из долины налетел порывистый ветер, я спрятался обратно и прикрыл дощатую дверь.

В часовне было уютно и опрятно. Гораздо уютней, чем в столичных православных храмах.

Молитва Михаилу Архангелу, переписанная мной на оборот карты – больше некуда было записать (я, впрочем, и переписывал только для того, чтобы лучше запомнить):

Архангеле Михаиле!

Шестокрылый первый княже,

воевода небесных сил, херувим и серафим!

Запрети врагам моим –

и видимым, и невидимым, –

сотвори их, яко овцы,

и сокруши их,

яко прах

перед лицем ветра!

Трещат лавины.

4

Иваново осталось где-то за бортом. Бурундук, полакомившийся овсяным печеньем, юркнул под корень лиственницы. Мы живем в Зазеркалье.

На наших глазах долина Аккемского озера одевается цветами, и с каждым днем их количество растет, палитра обогащается. Я не знаю названия ни одного цветка и поэтому называю их «сиреневые», «желтые», «оранжевые», «фиолетовые».

На пятый день появляются пчелы, жужжат шмели, в камнях снуют беспокойные ящерицы.

В июле весь луг будет залит эдельвейсами, а сейчас для них рано.

5

Луна бьет, как фара.

На высоте в две тысячи с лишним метров палатка ночью покрывается наледью, а звезды рассыпаны алмазной крошкой в таком количестве, что кружится голова.

Их не сочтешь, как, впрочем, не сосчитаешь и самого себя – несметен человек.

6

Скальник – штука серьезная. В высоте парит беркут. Подъем начинается от карового озера – северная сторона его засыпана снегом, под водой просвечивают голубые льды.

Наверх карабкаешься, как обезьяна. Горы учат не бояться, не поддаваться страху, брать на себя ответственность за собственные поступки.

Каждый камень под ногой, даже большие и плоские валуны, по виду вызывающие максимальное доверие, могут пошатнуться и сыграть, как клавиши, а то и покатиться, увлекая за собой.

Уф, тяжело…

Теперь тот же беркут бесшумно парит уже ниже тебя, хотя он не спускался. Озеро стало размером с банный тазик. По правую руку вздымаются склоны Белухи, ледник Менсу и ледник Сапожникова.

И богиня, и могила – вот кто такая ваша Уч-Сумер!

Тот склон, по которому мы поднимаемся, венчает короной базальтовый гребень, зубья в котором с двухэтажный дом. Стенки отвесны, и мы лезем вдоль «обода», чтоб найти в нем лазейку. Наконец она находится – узкая щель между каменными глыбами, в которой металлически звенит тонкая струйка талой воды – из нее хоть лей серебряные пули.

– Ну что – полезем? – с сомнением предлагает Димка Самойлов. Он уже пробует, где лучше подтянуться, на какой уступ поставить ногу, где упереться: тут так, тут так, – а дальше не видно…

В двадцать лет это просто, а в тридцать с небольшим, когда есть куда вернуться и что-то уже понял… а может, не понял…

Мы тихо и осторожно сползаем вниз по скальнику – спуск еще опасней, и я всегда торможу на спуске.

– Да, – говорит все тот же Самойлов, – мы бы это сделали, можно было рискнуть. А на фига?

7

Это была птица величиной с сороку, а кто такая – на ней не написано.

Присев на ветку, она не вертелась и дала возможность себя рассмотреть —небольшую голову с чуть загнутым клювом, серую спину и белую грудь с черными крапинами.

Я плохо знаю пернатых и поэтому даже не стал гадать, как она может называться, – просто наблюдал, а она:

– Ку-ку.

И снова:

– Ку-ку.

Вот ты какая! Загадочная птица оказалась местной разновидностью кукушки. Возможно, все необычное на свете есть только плод нашего неведения и объясняется обычным ку-ку.

А как же тогда «враги невидимые»?

8

Цветная галька. Идем вдоль русла реки Ярлу.

Где-то в этих краях Рерих искал Шамбалу, но мы, как ни смотрели, нигде ее не видели. Возможно, не узнали – откуда нам известно, как она выглядит?

Может, идем: какая-то хрень на дороге валяется, – пнули ногой, чтоб она не мешалась, а это была Шамбала.

9

Росомаха орала до того истошно, как будто ее режут. Дикие крики раздавались то один за другим, то с затяжными паузами, и было непонятно – то ли напасть хочет, то ли отомстить, то ли ополоумела или с жиру бесится. Полувой, полурык, полуплач, полуугроза несся одновременно со всех сторон.

Был бы пистолет в кобуре на боку, я бы точно схватился, но мозг подсказывал – на сидящую у костра группу людей лесной хищник кидаться не станет.

– Чего ей надо? – спросил я у алтайца, который встал на ночевку рядом с нами.

Мы сидели на бревне и просушивали вещи, промокшие при переправе.

– Она чирик-чирик. – Кривозубый алтаец равнодушно покрутил пальцем у виска. – Орет, чтоб орать. Тронутая. Ни зверь, ни человек росомаху не любят. Мечется и пляшет, – добавил он.

Я снова прислушался к бесноватым воплям, доносившимся