Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
Однажды в Таиланде мы отдыхали на крыльце небольшого бунгало на окраине национального парка. Был вечер, стемнело, и вокруг раздавались свистящие трели, щебечущие голоски, как у меня на даче в июньскую ночь из кустов жасмина. Сначала мы подумали, что это и правда какие-нибудь мелкие местные птички, только их не видно, а потом заметили, что это пересвистываются маленькие бурые варанчики, прилипшие к плоской изнанке кровли, которую заливал ровный свет электрической лампочки, висящей над дверью.
Да, это были не птицы, а ящерицы!
– А поют как соловьи, – заметил я вслух.
7
В деревне Третьяково Ивановской области, где вырос мой дед, говорили, что убившему змею сто грехов сойдет.
В деревне на Костромщине, где вырос мой знакомый и охотник Иван Белов, говорили, что сорок.
Зная это, рассчитайте, во сколько раз ивановские змеи опаснее костромских.
8
Из трясины расту.
Помню, как однажды поехал зимой на рождественскую службу в деревню Жарки в Юрьевецком районе и, пока в храме продолжалась вечерняя исповедь, выбрел на погост, расположенный на пригорке, и увидел внизу деревянный мостик над узкой заледеневшей рекой.
Скорее угадывая, чем различая тропку, я спустился к нему – за рекой был лес с нетронутыми сугробами и гулкими скрипами: откуда? что?
Деревья чернели.
Я стоял на мосту, и с одной стороны был этот неведомый лесной замок, а с другой – порождение лучших чаяний человека: натопленный храм с фонарем на колокольне, чтобы издали видели. Дух Рождества делал людей кроткими, молящимися заветно, – ведь и ночь была заветная, согласно их вере.
А лес был ничейный, лес – нелюдимый, со своим Рождеством.
Как мифический зверь, он смотрел на меня тяжелыми безучастными глазами и смутно обещал исполнение всех желаний.
И точно так же он обещал прибрать меня к рукам, сделать «мифическим» – чужим остальному.
Возможно, спасение заключалось в церкви, но я не чувствовал ее своей.
Меня интересовало обновление мира, и я выбрал ненадежную, ощупью угадываемую тропку, ведущую к мосту, а затем – через мост.
Любое шаманство начинается с переправы.
9
«Змеи очень умные, – сказал старик. – Они могут забираться в такие места, которые не существуют», – заметил Боулз в рассказе «Аллал».
Мне все же представляется, что дело в ином и имеет место другое проникновение или, скажем, разоблачение.
Несколько лет назад, летом 2010 года, в моем дневнике появилась запись, озаглавленная ровно таким же образом, как и эта статья: «О природе творчества». Привожу ее дословно, потому что мой принцип, мой подход к искусству ни капли не изменились – тем летом я достиг такой точки зрения, с которой не знаю, как вернуться обратно. Змеиное царство меня крестило.
«Как я стал деревом.
Так вдруг случилось – позвоночник напрягся (я ощутил его как живой, как некую змею, которая очнулась и попыталась выползти – тугим шевелением); руки потянулись в разные стороны, разворачивая пальцы, словно в это мгновение они проходили тем же самым путем, что проделали ветви у старой яблони за несколько лет. Я стал самóй этой яблоней. Тело мое потащило набок, так как ствол у дерева был наклоненным; руки продолжали пытаться вырасти из самих себя: два метра в длину, три метра в длину – такие были сучья; но было похоже, как будто их что-то вытягивает, а не они тянутся к чему-то – словно уже яблоня брала помаленьку надо мной контроль. Цель исправляет движение стрелы, пущенной в нее, если та ускользает. Цель как магнит.
Потом я опомнился – сижу на веранде перед чашкой порядочно остывшего чая, а за окном раскинулась яблоня – обычная, деревянная: срубил – и полено. Я не понимаю. Да мне и не надо все понимать. Кроме одного. Самое главное в моем ремесле – это отличать свои ощущения от собственных фантазий. Вот где поскользнешься. Но куда это клонит? И как далеко это может завести?
Идешь за водою, а на листьях сирени – жук-пожарник. И внутри сразу: „ползу-ползу-ползу“ – и полетел, перевернулся; следуешь за ним, обрастаешь помаленьку ножками, лапками…
Травинка качается, дверь, шмель – такие ощущения.
Все это было бы обычным безумием, если б не было правдой. Я – за здравый смысл. Здравый смысл – отличная штука. Но надо знать ей цену. Есть вещи обширней.
Там, где живое все сливается в одно первозданное тесто, восхитительную хлябь, откуда появились люди, амфибии, рептилии и рыбы, звери и птицы…
Жизнь – вещество, из которого все строится.
Именно и видишь ее как вещество.
Формы пропадают.
Мир без костей.
Влажная глина.
Отсюда и пляшешь».
10
Есть явь и есть навь – день и ночь наших мыслей, сердца, души, змеиное и птичье.
В идеале одно не мешает другому (и то и другое – открытые двери), но жизнь не может обходиться без столкновений – она так устроена.
Христианская традиция объявила прошлых, языческих богов бесами, демонами, «нечистой силой», тем самым отвергая всякую возможность найти с ними общий язык («Так, – по словам Льва Гумилева, – весьма почитаемый эллинами Аполлон в Апокалипсисе выступает как „дух бездны“, аналог еврейского Абаддонна»). Христианская церковь выталкивала их за порог, в пограничные места, берлоги и дупла, отчего они делались еще жутче и страшнее, как внутренность табуированной, глубокой пещеры.
Вместо того чтобы поднести под ее своды свечу своего заботливого, терпеливого внимания и гуманизма, христианство попросту отдернуло руку, обрубило мечом все попытки контактов с этой областью знания и тем самым само сделало опасным и губительным то, что изначально таковым не являлось.
Граница, искусственно, но, видимо, исторически неизбежно проведенная христианством между явью и навью, ставила под запрет любые исследования, направленные в ту сторону. Все, лежащее за чертой, было заранее объявлено тлетворным, вероломным, связанным с сатанизмом. Не случайно и «черт» – от слова «черта».
Этот отказ мне всегда был непонятен. Если мир единый и неделимый, зачем же объявлять какую-либо из его сторон изначально преступной, подлежащей искоренению? Ведь мир – не оборотень. При всей многослойности он открыт человеку, направлен к нему. Зачем отворачиваться?
Тем и дорог мне Хлебников, что он объявил сестрами русалку и Богоматерь: «Обеим вам на этом свете / Среди людей не знаю места / Невеста вод и звезд невеста».
«Она одуванчиком тела / Летит к одуванчику мира», – пишет он в другой своей поэме, такой же языческой и темной на ощупь.
Конечно, проще наплевать и не разбираться, «не смотреть, не любоваться / в эти утра
