Чужие дети - Джоанна Троллоп

— Нет.

— А мог. — Тим посмотрел на него. Мальчик дрожал всем телом. Он был одет недостаточно тепло, и теперь мерз. Фермер забряцал ключами в своем кармане. — Я отвезу тебя домой.

— Нет, — проговорил Рори.

— Почему нет?

Подросток ничего не ответил, просто пнул ногой мягкое сено на полу в амбаре.

— У тебя что-то стряслось?

— Нет, — ответил Рори.

— Тогда…

— Я пойду, — сказал мальчик. — Я пойду. Вам не нужно отвозить меня. Спасибо.

— Как ты доберешься?

— Пешком, — отозвался подросток.

— Ты одет довольно легко.

— Я в порядке.

Тим выдержал паузу и потом спросил:

— Где твой отец?

— Его здесь нет…

— Работает?

— Нет, — сказал Рори. Он наклонил голову, словно хотел рассмотреть рисунок, который отставляет его подошва. — Он живет в Седжбери.

— Значит, твоя мать предоставлена сама себе со всеми заботами о вас?

Рори кивнул головой.

— Тебе лучше позвонить ей, — сказал Тим. — Скажи ей, где ты.

— Нет…

— Почему нет?

Рори не мог объяснить. Он не мог рассказать этому человеку, которого едва знал, что если и позвонит матери, то случится скандал. Мама будет настаивать, чтобы его привели, станет благодарить Тима Хантли, как если бы он спас ее сына, когда тот тонул.

Вместо объяснений мальчик поспешно произнес:

— Мне все надоело. Я… я уже ухожу.

— Домой?

— Да…

— Хорошо, и иди именно туда, — сказал Тим.

Фермер вспомнил Надин — растерянную женщину на темной дороге накануне Рождества. Потом он видел ее в кухне на следующее утро. В тот раз мать мальчика, одетая в халат, выглядела невозмутимой. Казалось, она знала фермера всю жизнь. Ей должно было быть немного за сорок, коли у нее такие большие дети. Но Надин выглядела гораздо моложе своего возраста. Сестре Тима исполнилось сейчас всего-то тридцать два, а смотрится она старше. Правда, у сестры подрастает уже трое детей, она переживает за всех и теперь выглядит почти на пятьдесят — полная и непривлекательная. Мать Рори, хотя и показалась не очень аккуратной, могла заинтересовать…

Тим обстоятельно обсудил и Надин, и ее детей со своей матерью. «Ты должен держать ухо востро, — сказала миссис Хантли. — Помнишь тех детей из домика на колесах? Мы не хотим, чтобы это повторилось снова, а то нас опять обвинят в равнодушии. Ты должен присматривать за ними и контролировать ситуацию. Не позволяй зайти слишком далеко…»

…Фермер положил руку в карман и нашел пачку жевательной резинки. Он протянул ее Рори.

— Лови.

— Спасибо…

— Я позвоню тебе домой в обед. А если тебя не окажется там — получишь нагоняй.

— Почему ты ушел? — спросила Надин.

Рори пожал плечами.

— Почему ты никому ничего не сказал?

— Я не думал…

Перед ним на тарелке лежала жареная фасоль, и он давил ее лезвием ножа, устроив грязню, — но так и не съел. Рори захотелось сказать, что он ему все здесь наскучило, что он сыт по горло тем, что торчит все время в коттедже с сестрами и телевизором — таким старым, что даже если его починить, то все равно не получишь должный прием.

Но мальчик знал, что не стоит рисковать. Стоило только начать говорить что-нибудь подобное, как снова начнутся крики и вопли, — а он устал от скандалов. Не хотелось ничего делать, никуда идти, Рори потерял интерес ко всему, что находилось перед ним, устал даже от одного вида жареной картошки. Обычно подросток чувствовал такую апатию, когда отец и мать ссорились, или когда мать убегала куда-нибудь и оставляла отца одного.

Комок подступил к горлу Рори. Он не должен думать об отце. Конечно же, не должен — ведь это снова заставляло его желать, чтобы отец оказался здесь таким, как прежде — просто папой, — а не тем, кем стал теперь. Сейчас Мэтью сделался временным папой — и все из-за случившегося, из-за Джози и Руфуса. Рори не испытывал ненависти к Джози и Руфусу, как того хотела Надин, но ненавидел их появление, переменившее всю жизнь. Прежде все было просто, знакомо, обычно. В конце концов, отец — это центр той жизни. Той жизни — неизменно свежего чая, зевания на кухне рано утром, старых клетчатых халатов…

Слезы навернулись в уголках глаз мальчика. Он опустил нож и потер нос ребром руки.

— Ты проголодался?

— Не то чтобы…

Надин окинула взглядом стол. Клер съела половину своей фасоли, но у нее самой и у Беки еда осталась почти нетронутой. «Мы все расстроены, — подумала мать, — печальный маленький отряд человеческих отбросов. Их вышвыривают, как ненужные вещи, когда в жизни других происходят перемены. Просто хотят выбросить то, что больше не нужно. Бедные дети, бедные неряшливые, измученные дети с разрушенными жизнями, с зависимостью, с нежеланием причинять мне боль. Не надо было давать Бекки пощечину, нет, не надо! Не надо кричать на детей за то, что от них не зависит, за боль, которую мне причинил их отец, за то, что случилось. Они — хорошие дети, нет, правда, хорошие, любящие дети. Это — все, что у меня есть, все будущее, которое мне предстоит…»

Мать улыбнулась им:

— Доедайте.

Бекки медленно покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Послушайте, — сказала Надин.

Они замерли. Мать наклонилась вперед, пригнувшись к своей тарелке, и положила ладони на стол.

— Мы должны извлечь из всего пользу.

Она замолчала и потом добавила:

— Верно? Мы должны научиться здесь жить, ходить в школу, найти свою компанию. Мы не собираемся сдаваться, правда? Не собираемся позволить другим людям поломать нашу жизнь. Скажите, что, если…

Клер и Бекки подняли головы.

— Мы пойдем вечером в Росс?

Старшая ответила:

— Ты говорила, что денег совсем нет…

Надин улыбнулась:

— Я могу снять немного денег со счета. Совсем немного. Можем сходить в кино. Что вы об этом думаете? — Она протянула руку и пожала ладонь Рори, который сидел рядом с ней. — О-кей?

Сын кивнул.

— О-кей, Клер?

Клер тоже кивнула. Надин повернулась к Бекки.

— Ну, Бекки, о-кей?

Дочка взглянула на нее и несмело улыбнулась:

— О-кей.

Глава 8

Письмо пришло вместе с остальной почтой: с тремя счетами, рекламным мусором и каталогом детской одежды. Мэтью очень быстро достал счета, выхватывая их, словно не хотел, чтобы Джози видела, насколько коричневый конверт внушительного вида привлек его внимание. Потом он передал письмо ей.

— Это он написал, верно?

Джози посмотрела на письмо. Оно действительно было написано Томом, его элегантным почерком архитектора, о котором бывшая жена частенько говорила, что он слишком изящен для такого солидного мужчины.