Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, конечно, я отлично понимала, топая за ним с большой спортивной сумкой на плече, что он меня немножечко обманул… И мне почему-то даже смешно было от воспоминаний о том, как я в больнице, словно курица-наседка, кружилась над ним… Обманул ведь не со зла, это же видно! А почему тогда? Потому что я… потому что Катя Семенова, странная, нелюдимая, ненормальная… ему нравится!
…Катенька старалась не смотреть на Виктора Антоновича. И даже, сосредоточившись на мечтах о Мишеньке Васнецове, не вслушиваться в его разговор с отцом и маменькой. Но иногда, особенно когда карета проезжала освещенные большими круглыми фонарями участки дороги, не имея сил удержаться от любопытства, она все-таки украдкой бросала взгляд на Радулова.
Нет, все-таки не страшный он! Не такой красивый, может быть, как Мишель, но точно не страшный… и не мерзкий! Высокомерный и холодный — да! Но не мерзкий точно… И голос у него вовсе не противный, как показалось ей тогда в кабинете отца…
Да и как Виктор Антонович может быть мерзким после того, что Кате рассказала о нём маменька, пришедшая, как обычно, пожелать ей добрых снов? Нет, ну, в это же поверить невозможно даже! Кто бы мог подумать…
— Как вы считаете, Катерина Федоровна, с какого возраста лучше всего начинать обучение? — спросил вдруг он, и Катенька в испуге заметалась взглядом по стенкам кареты — задумавшись, она совершенно забыла, что смотрит на Виктора Антоновича в упор!
— Что, простите? — с трудом выдавила она из себя.
Именно в это мгновение карета, противно заскрипев рессорами, остановилась возле ярко освещенного дома Стояновых, где и должен был вот-вот начаться бал. Вопрос исчез сам собой, и Катенька облегченно выдохнула. А еще больше обрадовалась она, когда папенька, пропустив вперед Радулова, сам протянул ей руку, помогая спуститься из экипажа.
Дом Стояновых можно было запросто назвать дворцом! И тяжелые гардины на окнах, и огромные люстры с тысячами зажженых свечей, и большая винтовая лестница, уходящая на второй этаж, все производило впечатление богатства, ощущение необъятного пространства, масштаба. Всё впечатляло и наполняло Катенькину душу восторгом и ожиданием чего-то необычного!
Девушка старалась не смотреть слишком уж удивленно и восторженно, но так и чувствовала, что это все — и восторг, и ожидание, и радость, и… много чего еще, это всё заметно окружащим, потому что искрится в глазах, румянцем выплескивается на щеки!
И приветствия гостей и хозяев дома, и звуки музыки, которые уже доносились со стороны оркестра, и звонкий смех дам, и шутки мужчин, все сливалось в ее ушах в веселую какафонию звуков. И Катенька трепетала и волновалась, и сердце замирало, и голова немного кружилась!
Он появился из ниоткуда! Вот только не было рядом… И вдруг — он! Сердце замерло, забыв, как биться, забыв, что делать это оно просто обязано! А потом, попавшей в силки птицей, затрепыхалось в груди. "Мишенька!" — беззвучно прошептали губы.
Лихо щелкнув каблуками сапог, бравый молодой военный вытянулся в струнку перед Катиным отцом, раскланялся с матерью, спросил и, что было удивительно, получил разрешение, и тут же увлек Катеньку в танце.
И она была счастлива! Безмерно! По-настоящему! Именно так — в первый раз в своей жизни…
Ей не показалось странным вовсе, что от Мишеньки немного пахнет спиртным. И она почти не слышала его слов, обращенных к ней… Ведь она сейчас была вся, как оголенный нерв, как одно большое сердце… А слушать было нужно. И понимать было нужно обязательно. Ведь, если подумать, что, кроме писем и одного единственного свидания связывало Катеньку с Мишелем Васнецовым? Что она знала о нем? На оба этих вопроса ответ был один — ничего.
32 глава. Марк
Совершенно неожиданно это стало трудно. Хотя, что неожиданного в моей реакции? Я — мужчина! Она — женщина! Она мне нравится. И, казалось бы, что было плохого в том, чтобы физически желать симпатичную тебе женщину? Но в данном конкретном случае, именно с этой женщиной, лучше всего было бы, если бы все объяснимые физиологические процессы происходили со мной не так явно и заметно!
Я посадил её в самый дальний уголок нашего офиса. И, пожалуй, только с моего места был виден её стол и её спина… и эти волосы, ставшие моим наваждением. Я уже знал, какие они наощупь. Но лучше бы не трогал тогда в больнице! Лучше бы, вообще, не прикасался пока к ней! Так было бы лучше не только для Кати, но и для меня самого!
Я то и дело откидывался на спинку своего кресла. И делал это вовсе не потому, что тело все еще болело и требовало отдыха. Так мне было видно её спину. Прямую, словно она чувствует взгляд, словно напряжена и волнуется… Так мне был виден небольшой участок белой кожи — тот кусочек шейки, с которого на правое плечо откинуты волосы… И пыткой было смотреть на нее, на тонкую фигурку, напряженно застывшую перед монитором компьютера, пыткой было взглядом застывать на белой коже ее шеи. Но и не смотреть я уже не мог.
В офисе больше никого не было — все разъехались по Гришиному делу. В принципе, теперь, когда стало известно, кто такой Радулов, можно было собирать вещи и гнать в Смоленскую область в маленький посёлок, расположенный неподалёку от колонии и искать пацана у отца.
Радулов Антон Викторович был тренером Святослава Мерцалова в те годы, когда последний профессионально занимался боксом, его давним другом, единственным, кроме родных, кто свидетельствовал на суде за него.
И, судя по тому, что он не раз приезжал к своему бывшему ученику на свидания, а потом дважды посещал, когда Мерцалов получил поселение, мог договориться с отцом о краже мальчишки, пообещать ему помочь в этом деле.
Более того, Олег выяснил, что Радулов некоторое время снимал квартиру неподалёку от старого местожительства Григория Мерцалова и его матери. То есть, по всему получается, он следил за жизнью пацана и, наверное, докладывал о нём отцу.
Альбину с Лëнькой пока было решено из Краснодара не отызвать — нужно было проверить наши предположения и все-таки
