Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова

знаешь, я подумал, не впускай меня, ладно? Просто присядь сюда, возле двери, на пол. А двери не отпирай. Поговорим.

Судя по тому, что голос раздавался снизу, Марк уже сидел на полу, прислонившись спиной к двери. И я, обрадовавшаяся тому, что он нашел выход для нас обоих, что он понял меня, почувствовал мой ужас, что он такой — хороший, добрый, заботливый… что ему хочется со мной разговаривать и, пусть через дверь, пусть через стену, быть рядом… Я за пару секунд преодолела расстояние от окна к выходу из комнаты, села на пол и прислонилась к двери спиной.

— Сидишь? — еле слышно донеслось из-за двери.

— Сижу, — улыбнулась я.

— Как ты думаешь, я смогу когда-нибудь взять тебя за руку?

— Для тебя это важно?

— Важно.

— Не зна-аю, — вздохнула я в ответ. — Но думаю, что сможешь.

— Правда? — почему-то обрадовался он. — Я думал, ты скажешь, что ни за что на свете, никогда, что тебе это не нужно, этого не хочется…

— Мне хочется, — если бы ты только знал, как хочется быть такой, как все, быть счастливой, быть нужной кому-то! Если бы ты знал, как хочется быть любимой…

— Подумай, Катя! Подумай, пожалуйста! КАК тебе не страшно? ГДЕ тебе не страшно? Ведь есть же, наверное, что-то, что успокаивает тебя, что помогает не бояться?

— Есть.

— Что?

— Таблеточки мои… розовые и желтые.

— Нет. Так я не хочу. Я хочу, чтобы ты понимала…

35 глава. Марк

Когда Маринка заворочалась на диване, а он заскрипел всеми своими старыми пружинами, я прервался на полуслове — мешаю спать ребенку. Собака, запертая в прихожей, услыхав движение в комнате, пронзительно заскулила, тоже просыпаясь. И нет, чтобы мне тоже спать отправиться — отдохнуть ведь перед дальней дорогой хотел! Не-ет, я полчаса взад-вперед по комнате ходил, возле Катиной двери круги наматывал, пока решился постучать. Ходил и думал: "Вот же рядом, вот, за дверью она!" А не войдешь… Не проникнешь никак.

…Понимаю же — глупо всё это! Ну, что мы в последний раз, что ли, видимся? Чего сидеть вот так, прижавшись спинами к двери с обеих сторон? Можно ведь и в другой раз поговорить! Всего-то пару дней меня не будет! Но не уходил. Не мог оторваться от нее. Не хотел. Мне казалось даже, что я Катино тепло даже через дверь чувствую, что оно каким-то странным образом проникло ко мне, сюда, в другую комнату…

— Марк, мы мешаем Марине? — спросила Катя, и я разочарованно вздохнул — сейчас скажет, что спать нужно укладываться! И она, подтверждая мою догадку, поднялась с пола. — Я сейчас двери отопру. Отодвинься, а то упадешь!

И я, ошарашенный, так и остался сидеть на полу, успев только от двери оторваться — неужели откроет? Открыла! Встала в центре дверного проема. А за спиной… широкая полоса лунного света обрисовывает ее тонкую фигурку, подсвечивает странным серебристым сиянием волосы. В пижаме, кажется. Ножки босые. Как я вчера мечтал. Только в темноте не разглядеть пальчиков…

— Входи, — шепотом, еле слышно.

— Ка-атя, — медленно встал с пола, шагнул в комнату, стараясь не испугать, не спешить, не делать резких движений. И сказать хотел что-то веселое, чтобы отвлечь, чтобы успокоить, а вырвалось почему-то. — Девочка моя милая…

И она вдруг всхлипнула и шагнула навстречу. Набатом в голове стучало: "Не смей! Не трогай! Не смей!" Но я и не тронул… первый! Она сама шагнула в распахнутые объятия. И уже потом, когда рыдала на моей груди, уткнувшись лицом в футболку, я ногой прикрыл дверь, чтобы не разбудить ребенка, чтобы не поднять по тревоге Наталью Аркадьевну. Осторожно обнял, едва касаясь, заставляя себя всё время в голове держать, что она должна быть уверена в любую секунду, что отпущу сразу, как только захочет! Но не дернулась, не вырывалась — стояла близко-близко, и плечи ее тряслись.

Я не знал, что сказать, и нужно ли сейчас говорить что-то. Мне и хотелось успокаивать, по голове гладить, и слова всё не находились, всё не подбирались, не выискивались из кучи зудящих в голове мыслей. А она плакала так безутешно, так горько, что сердце разрывалось от жалости.

И в то же время я совершенно ясно понимал, что даже сейчас, даже на нее такую реагирую, как на женщину! Даже ревущая в три ручья, она меня не отталкивает этим. Наоборот, горячие ладошки ее на груди жгли немилосердно и дико хотелось, чтобы футболка испарилась сейчас, растворилась в пространстве, чтобы руки ее легли на мою обнаженную кожу! А еще так легко было прижаться сейчас лицом к волосам, вдохнуть их запах, что противиться этому желанию было выше моих сил.

Она переступила на полу и коснулась моей ноги своей ледяной ступней. Замерзла же совсем!

— Катюша, — тихонько позвал, легко поглаживая дрожащие плечики. — Ты скоро в ледышку превратишься. Давай, я тебя в одеяло закутаю? Иначе начнешь кашлять. Как я буду с тобой по телефону разговаривать завтра? Во-о-от!

Не отпуская, придерживая за спину, стащил с кровати одеяло. Завернул ее всю, с ног до головы, поднял на руки, успев уловить испуганный вздох. Плюхнулся в кресло, стоявшее у окна и усадил боком к себе на колени.

— Слушай, — проговорил, стараясь, чтобы голос звучал, как можно, более весело. — Я тебя та-акому научить могу! Маринке тоже недавно показывал. Есть масса замечательных способов сделать больно мужчине! Просто куча способов! Я покажу тебе приемчики! Потренируешься. И будешь совершенно неуязвима! И бояться тебе будет некого!

— На тебе тренироваться буду? — хрипловато, все еще всхлипывая, прошептала она.

Блин, Катя! Что же ты делаешь! Зачем так дышишь… влажно в мою шею? Вроде бы, я постарался обезопасить себя от тебя одеялом этим — согреть и преграду возвести между нами. А ты что делаешь? Два слова всего — и все старания мои коту под хвост! Но не сказал всего этого — от подобных заявлений, как пить дать, убежит! Сказал другое:

— На мне-е? Да вы, Барышня, совсем совесть потеряли! Я ж это… в аварии пострадал! На мне нельзя! Да и знаешь ли, эти приемчики могут привести к потере некоторых мужских функций. А мне очень бы не хотелось в расцвете сил стать импотентом! Так что не форсируй события!

Это было рискованно! Я понял уже в процессе, уже когда начал говорить. Может быть, вообще, нельзя с ней на темы подобные? Но она все так же смирно сидела на моих коленях, все так же горячо дышала в мою шею. Мука! Чистая мука, Изотов!