Рассказ о брате - Стэн Барстоу

— Подождем еще минуту.

Делать было больше нечего. Мать стояла у духовки с полотенцем в руке и глядела на него.

— А ты неразговорчив. Чего ж тогда приезжал, и оставался бы там у себя. Ну а как ее, миссис Суолоу, следит за тобой или перестала?

Уилф приготовился к обычному набору вопросов: питаешься вовремя? Меняешь белье? Носки чинишь? Ты что‑то похудел — наверное, все‑таки ешь не вовремя.

— Постричься пора, — говорила мать, критически разглядывая Уилфа, — а то оброс, как невесть кто.

Он потрогал жесткие волосы на затылке: да, недели две — три все собирается зайти в парикмахерскую.

— А что, у тебя нет получше ботинок? — продолжала между тем мать, с неодобрением рассматривая его серые замшевые туфли: на правой уже слегка отошла подошва.

— Да другие надо снести в мастерскую.

— На что ж они похожи, если эти пора нести к старьевщику. Она отвернулась, чтоб вытащить пирог из духовки, и продолжала: — Если б жизнь у тебя пошла получше, еще была б причина не жить дома, а так, на тебя посмотришь, хоть сейчас в приют для бездомных.

Она стояла с пирогом в руках. Через прорези в корочке выходил густой пар.

— А ну сбегай, принеси, на что поставить.

Он принес большую подставку, мать поместила пирог в середине стола.

— Хорош, — сказал Уилф, невольно причмокивая. — Я голоден, как зверь.

— Не позавтракал перед отъездом?

— Да съел яичницу с ветчиной, но когда это было? Часов пять назад.

Она положила ему большой кусок, себе намного меньше.

— Вот не знаю, как насчет соли. Не пробовала.

Он откусил. Нет, никто, кроме матери, не умеет испечь такой пирог: ароматная картошка, нежная рубленая баранина и корочка, в меру тоненькая, в меру хрустящая, — идеально! Он с жадностью глотал пирог, а мать глядела на него с явным удовольствием. Уилф опустошил тарелку и откинулся назад.

— Быстро разделался. Хочешь еще?

Он взял тарелку обеими руками, протянул к ней.

— Пожа — а-а — луйста.

— А твоя хозяйка не печет тебе?

— Бывает. Она вообще неплохо готовит, но такой пирог, как у тебя, никто испечь не сможет.

Подумать только, мать чуть не засмеялась от удовольствия!

— Ну, нельзя иметь все сразу. И свободу, и мамин пирог.

Она заварила чай и, как будто желая еще раз дать понять, как много он теряет вдали от дома, нарезала фруктовый торт, который испекла накануне, и под ее одобрительным взглядом Уилф съел три ломтика.

— Но вообще мне нравится жить так, как я сейчас живу, — заметил он.

— А, сыновей дома не удержишь.

— У тебя есть Гарри.

— Пока не женится.

— Так он даже и не нашел себе никого. Мне он ничего не говорил.

— Мне тоже. А потом сразу обрушит на голову.

Значит, мать действительно ничего не слыхала. Ну что ж, тем лучше.

В тот же день, после того как отец вернулся с шахты, Уилф пошел к Бетли. После обеда легче будет застать его дома, хотя тоже не наверняка, у Бетли нет четкого распорядка дня. Руководство шахты позволяло профсоюзным лидерам приходить и уходить, когда им удобно, чтоб в пересменку не создавали шум шахтеры, явившиеся со своими жалобами и запросами.

Матери Уилф сказал, что уедет часов в пять, а до этого хочет пройтись по поселку. В комнате наверху оставались кое — какие его вещи, это давало повод подняться туда и достать фотографию из чемодана. По дороге к Бетли решил не проговаривать предстоящий диалог: неизвестно, что скажет Бетли, а заготовленные фразы могут только помешать. Он просто размышлял о Бетли, о том, что стояло за ним. Уилф понимал, что неприязнь к Бетли сочетается у него с определенным страхом. Что касается неприязни, то он испытывал ее к стороннику любой веры, основанной на определенных человеческих ценностях, попирающему именно эти ценности ради достижения своих целей. Христос учил добру, а между тем в течение столетий людей пытали, резали и жгли, ссылаясь на веру в Христа. Религия ради религии. Лучше быть грешником и веровать, чем быть честным, добрым человеком и не веровать. Коммунизм вырос из острого сознания несправедливости, жгучего желания распределить богатства так, чтоб не осталось больше людей непомерно, богатых и чудовищно бедных. Церковь не думала об этом, вся история ее свидетельствует о том, что в интересах церкви поддерживать невежество, суеверный страх и покорное смирение перед судьбой. Ну а что проповедуют теперь? Дело ради дела? Потворствовать тому, против чего надо бороться? Беспорядки и волнения невыгодны ни рабочему ни хозяевам, но организовывать их — значит, приближать день своей победы. Это средство для достижения цели, но может ли цель быть достигнута, если средства превращаются в цель и заведомо искажают ее? Что касается Уилфа, кто он сам? Полуинтеллигент с неясными убеждениями и склонностью к либерализму? Во что он верит? Точно знает, во что верить нельзя. Но ради чего он готов сражаться?

Бетли жили в недавно застроенном районе в новом доме с большими окнами. По краям улицы уже были выложены бетонные панели, но проезжая часть, пока что являла собой сплошные колдобины, которые наверняка вытрясали душу из подержанного «морриса», на котором ездил Ронни. Машина стояла у входа, это Уилф увидел издалека. Решил направиться к черному входу, хотя с точки зрения тактики, может, и следовало войти через парадный; Но, с другой стороны, стоя там, выставишь себя напоказ всей улице (будто вся улица в курсе дела и только и ждет продолжения).

Дверь была распахнута. Уилф постучал и подумал, что и при обычных обстоятельствах глупо стучать в открытую дверь. Он увидел часть кухни с встроенными шкафами бледно — голубого и серого цвета, раковину из нержавеющей стали. Рядом с дверью стоял большой новый холодильник.

За спиной кто‑то окликнул его, Уилф вздрогнул и быстро оглянулся. В дальнем конце двора стоял навес перед ним небольшая лужайка, здесь на твердой серой земле гордо поднялись первые зеленые побеги. Через эту лужайку и шел Бетли — небольшого роста вертлявый мужчина лет тридцати в коричневой спортивной рубашке и широких домашних брюках. Жесткие прямые волосы гладко зачесаны назад. У Бетли всегда был хороший цвет лица, но сейчас, когда он подошел поближе, Уилф увидел, что Бетли небрит и еще что он растолстел.

— Привет, Ронни.

— Привет. Давно не виделись. Как живешь?

— Сносно.

Вытаскивая из кармана пачку сигарет, Ронни скользящим взглядом всматривался в Уилфа. Закурив, вспомнил, что надо предложить и Уилфу. Тот покачал головой и сказал:

— Я хотел с тобой поговорить. О чем, ты, наверно, догадываешься?

— Нетрудно догадаться, — Ронни Бетли сделал глубокую затяжку. — Ну что ж, заходи.

Прошли через кухню в глубь дома.

— Не будем давать соседям повод для развлечения.

— Смотреть особенно не на что, — ответил Уилф. — Пистолета я не захватил.

— Когда кругом тихо, голоса далеко слыхать. Не люблю никого посвящать в свои дела. — Он открыл дверь гостиной. — Можем здесь посидеть.

На голубом ковре стоял большой письменный стол, из всех ящиков торчали бумаги, бумаги лежали и на крышке стола. Деловой человек, подумал Уилф и уселся на глубокий мягкий диван, стараясь выглядеть максимально непринужденно. Откинулся, заложил ногу за ногу и тут понял, что сидит как раз на том месте, где два дня назад Гарри сжимал в объятиях жену Бетли. Ронни сидел в кресле на фоне камина, выложенного голубой плиткой. Кто‑то в этом доме очень любит голубое. Огня в камине не было, из решетки торчала газета, но в окно светило солнце, и комната была наполнена этим светом и теплом. Ронни молча курил, сбрасывая пепел в камин. Наконец произнес отрывисто и грубо:

— Давай выкладывай.

— Джун дома?

— Поехала на день к матери.

Уилф уселся поудобнее.

— Гарри сейчас у меня. Приехал вчера вечером и все рассказал.

— Я слыхал, он сегодня не вышел на работу. А что он собственно шляется?

— С утра чувствовал себя неважно и решил полежать денек.

— И подослать братца в роли просителя?

В намерения Уилфа не входило говорить резкости в начале разговора, но пришлось ответить резко:

— А я не собираюсь тебя ни о чем просить.

— Неужели? — секунду Ронни насмешливо разглядывал Уилфа. — А что ж тогда ты хочешь?

— Спокойно все обговорить с человеком, который привык вести разговоры.

— Ну да, а если сам говорить не умеешь, то приходится просить других?

— Мне кажется, вы б не смогли разговаривать спокойно. И потом он меня не просил. Я сам вызвался: мы можем все спокойно обсудить, друг с другом не ссорились, ведь правда?

— Давай дальше. Я слушаю.

— Гарри говорит, ты хочешь подать на него в суд за оскорбление действием?

— Совершенно верно.

— Я подумал, может, он не так тебя понял или ослышался?

— Он понял меня правильно.