Риф - Валерий Игоревич Былинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты можешь заработать тысячу долларов сразу, как только вернешься, — Файгенблат курил лицом к проливу, ветер трепал его черные волосы.
— Да это я уже слышал! — сказал я. — И мне это не нравится…
— Да что тебе не нравится, Ромеев? Ты перевезешь через границу одну сумку, в Москве я тебе звоню, ты отдаешь ее, и сразу — тысяча от меня. Ты же знаешь, я не обману.
— Я-то знаю. Но что в сумке? Наркотики?
Файгенблат, не меняя выражения лица, негромко ответил:
— Да, там будет героин. Он поднял подбородок:
— Ну как тебе это, Ромеев?
— Никак… — я пытался прикурить, но ветер сбивал огонь.
Файгенблат протянул свою зажигалку.
— Иди к черту! — я все-таки зажег сигарету и сказал:
— Мне все это не нравится, Файгенблат. Я не хочу садиться в тюрьму, вот и все.
— А… — Файгенблат, улыбаясь, покачал головой, — ну-ну, давай, Ромеев, дуй в Москву, выдумывай, что хочешь. Конечно, деньги ты найдешь, подумаешь, всего тысчонка, переодолжить можно. Но я тебе предлагаю работу, понимаешь — работу! Ты можешь сделать большие деньги, Ромеев. Что, две тысячи долларов в месяц для тебя мало? Ты будешь работать всего неделю в месяц, восемь дней, ну, от силы десять.
— Почему две тысячи? Так ты ездишь сюда дважды в месяц?
— Да. Конечно, на поезде — это время. Можно полететь на самолете, но ты же знаешь, как там проверяют, — он усмехнулся. — Тогда уж точно посадят в яму, как Жилина…
— Это те самые, «главные» деньги, Файгенблат? — спросил я. — А сколько тебе платят, а? Ведь не тысячу?
— Валера, — наклонившись ко мне, быстро заговорил Файгенблат, — тысячу тебе плачу я, понимаешь — я! А сколько мне дают — да какое тебе дело? Разве не понимаешь, что я трясусь в сто раз больше, чем ты? Сумку найдут, им надо еще определить владельца — это раз. Поймают тебя с товаром в руках, скажешь — перепутал, не твое, не знаю, откуда взялось, — два. И наконец, тебя могут посадить — теоретически могут, — но ты будешь живой, Валера! Это три. А меня просто убьют, понимаешь? Товар беру я, везешь ты, сдаю я, говорю — я. Тебя они вообще не знают. Ты только везешь, вот и все. И я плачу тебе тысячу. Неужели плохо?
Нам принесли жареную рыбу. Файгенблат начал торопливо, шумно дыша, есть.
— Как его употребляют? — спросил я.
— Чего? А, героин… Да вдыхают, через бумажную трубочку. Я пробовал как-то, ерунда. Ты согласен или нет, Ромеев?
— Много его там, в сумке?
— Нет, небольшой рюкзачок. Да это не чистый героин, сырец, несколько килограммов. Ты согласен?
— А если поймают?
— Эх, не любитель ты шампанского, Ромеев… Все проверено — ты спекулянт, везешь барахло — это идеально. Советую, Валера, согласиться, я думаю, скоро все кончится, сейчас ведь поодиночке никто не возит, больше морем, а там все рангом повыше. Туда не попасть. Да соглашайся, черт возьми, ты же видел, как турки автобус проверяют — ни собак, ни обыска! И болгарам тоже все равно — главное, что ты ввозишь, а не вывозишь. Это лазейка, Ромеев! Чего молчишь?
— Мы сейчас в Европе или на Востоке, Файгенблат?
— Ты согласен, Ромеев.
В автобусе мы ехали на разных этажах. В багажном отсеке среди прочих вещей лежали два моих рюкзака — один в другом. В большом куртки, в маленьком — главное. Конечно, я понимал, что багажный отсек — это иллюзия. Я касался рюкзака пальцами, я забрасывал его на плечо. В поезде оба рюкзака будут в моем купе. Туркам не интересны вещи «челноков», выезжающих из страны, болгары тоже не заглядывают в чемоданы — все это я знал. И я знал также, что правила досмотра могут измениться как раз сейчас, за полчаса до таможни, а может они уже изменились — еще тогда, сразу, как только я согласился.
Странно — на границе я был спокоен. Мне не было страшно, я не испытывал ничего. Я спокойно, как и многие пассажиры, курил в салоне, отдал свой паспорт и заполненную декларацию, а потом, когда всем вдруг предложили выйти из автобуса, я тоже не испугался. Правда я слишком быстро выкурил сигарету и сразу зажег другую, глядя, как таможенники медленно идут по салону, задерживаясь у каждого сиденья. Потом они вышли, обошли автобус, и я услышал стук крышки багажного отсека. Я стоял, теперь уже слушая только себя, вспоминал Лину — почему ее? — выражение ее глаз, волосы, улыбку, слова.
Потом всем предложили занять свои места. Я получил свой паспорт, заметил поднимающегося на второй этаж Файгенблата — он, оборачиваясь, что-то говорил молодой болгарке, она смеялась, кивала головой.
В Софии Файгенблат ни разу не посмотрел в мою сторону. Мы сели в поезд, заняв разные купе в одном вагоне.
Через день после приезда Файгенблат позвонил, забрал пакет и заплатил мне тысячу американских долларов.
В августе я купил машину. Это был подержанный «Опель-рекорд», он стоил дешево, всего восемьсот долларов. Машину мне продал Мухтар, мой бывший хозяин — он окончательно разорился и стал продавать все свои вещи, чтобы снять другую квартиру и скрыться в ней от своих земляков, считающих, что он должен им деньги. «Опель» был блекло-серый с треснувшей фарой и поцарапанным левым боком. Мне нравилось сидеть за рулем, на машине я въезжал в новый справедливый мир — здесь никто не задевал друг друга плечом. Я купил видеосистему и мечтал о видеокамере. Осенью я собирался снять отдельную квартиру. Я старался меньше думать о новой работе; когда подходило время, Файгенблат звонил мне, и мы ехали — все было тщательно, быстро, легко; иногда мы уезжали из Стамбула в день приезда.
Однажды в Москве я увидел высокую черноволосую девушку — она готовилась перейти дорогу. Я посигналил ей, крикнул в окно: «Лиза!» Она обернулась и убрала волосы со лба. Проехав перекресток, я остановился, она подбежала, я открыл дверцу. Лиза стала что-то рассказывать о себе, а я вытащил из кармана деньги, двести долларов, протянул ей и сказал, что звонил весь месяц по телефону, который она оставила в записке, но никто не отвечал. «Я там уже не живу, — рассказывала Лиза, — я познакомилась с удивительной актрисой, ты ее видел, она часто снимается в кино».
