Бегство от Франка - Хербьёрг Вассму

— Скажешь его имя?

— Зачем? Ведь это было уже очень давно…

— Затем, что, по-моему, это для тебя важно.

Появились обветшалые доходные дома, некоторые с разбитыми окнами. Они рядами стояли вдоль шоссе. Очевидно, заброшенные и необитаемые, но кое-где, словно тени, мелькали признаки человеческой жизни.

— Стейнар… — неохотно сказала я. Это прозвучало очень отчетливо. — Его звали Стейнар!

Я оказалась не готовой к этому. Такого у меня и в мыслях не было. Но они вынырнули словно брошенные фарфоровые куклы, почти без одежды. У первой были белые трусы и голые бедра. Тонкие голени болтались в слишком широких голенищах белых ковбойских сапог на высоком каблуке. Несмотря на такое странное зрелище, я представила себе Долли Дакк в ее башмаках, изображенных во всех комиксах. Кукольные груди этих девочек были вздернуты до самой шеи, и розовые кружевные блузки трепыхались на ветру, как паруса у потерпевших крушение судов. Тонкие синеватые руки торчали в стороны, точно стальные спицы в незаконченном вязании.

Сперва я не поверила своим глазам. Эти девочки в снегу вдоль дороги не могли быть настоящими! Их было столько, что я не могла их сосчитать. Замерзшие, полуголые, с гротескно накрашенными лицами. Большинство толклись возле пунктов обмена валюты с большими окнами, выходящими на шоссе, и припаркованных рядом трейлеров и легковых автомобилей. В пунктах за стеклом сидели те, кто был в состоянии купить себе место в этой теплой витрине. Большинство из них еще не достигло возраста, когда наступает уголовная ответственность. Некоторые сидели в одном белье, только что не голые. На голове каждой куклы в разных местах была намалевана кроваво-красная щель. Если забыть о географическом положении этой щели на голове куклы, ее можно было принять за рот или гениталии. Впрочем, тем, кто останавливался, это было безразлично. Белые, обесцвеченные волосы у большинства кукол были уложены в затейливые прически.

Мы проехали через городок, где между собором и банком, кондитерской и школой ходили толпы этих куколок-шлюх. Они протягивали к нам синие, замерзшие руки и делали гримасы, которые должны были означать манящие улыбки, пока не понимали, что обманулись видом нашего «мужского» автомобиля с «кенгурятником» впереди.

В одном месте старая женщина с ручной тележкой собиралась перейти шоссе, чтобы попасть на рынок. Она не удостоила взглядом ни нас, ни этих девочек-шлюх. Только стерла с лица мокрый снег, дожидаясь, когда поток автомобилей даст ей возможность перейти дорогу.

Машина впереди нас остановилась, пропуская старуху, и это позволило стайке молодых страдалиц броситься к ней и буквально лечь грудью на капот. Водитель съехал на обочину и остановился. Нахлынувшая тошнота сковала меня.

— Ради Бога, черт бы тебя побрал! — прошипела Фрида сквозь зубы. — Ради Бога! Купи их. Дай им денег, пока они не замерзли насмерть, так и не достигнув совершеннолетия!

Три девочки с глазами древних старух, у которых наверняка были разорваны гениталии, наклонились к нашему автомобилю, когда мы затормозили, пропуская любителя шлюх на парковку. Одна из них положила руку на стекло и ойкнула, обнаружив, что мы женщины. По лицу у нее был размазан грим. Или грязь? А может, и то и другое? Глаза у нее были, как у наркоманки. Или то была просто апатия? Они походили на кончики погасшей сигары и словно принадлежали мертвецу или роботу. Кукла Барби, которую хозяйка швырнула в канаву, даже не потрудившись одеть. Но волосы этой Барби были безупречно уложены, как у американской блондинки 80-х годов.

Вместо того, чтобы бросить им имевшиеся у меня немецкие деньги, я, как идиотка, начала реветь. Два трейлера и две легковые машины с немецкими номерами были припаркованы у одного из киосков, который показывал почти голых девочек, сидящих на стульях. Пока дорога не освободилась, я успела увидеть, как одна из них встала, чтобы идти на работу. Та, что заглядывала к нам, влезла в ближайший трейлер. Поднимаясь по ступенькам в кабину, она, экономя время, расстегнула блузку и обнажила грудь.

Фрида ледяным голосом благословила шофера, впустившего девочку в кабинку за водительским местом. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила аквариум, который видела в одном кафе в Кройцберге. Золотые рыбки с белесыми губами и пятнистыми, как у цесарок, телами. Глаза по обе стороны рта и что-то серое, висящее под брюхом, нитеобразное, как фаллос, вытащенный за крайнюю плоть и похожий на деформированную воронку. Плоскоголовые, слабо шевеля плавниками, они кружили по аквариуму, замирали на несколько секунд, что-то глотали и плыли дальше. Их половые органы изогнулись вроде серпа или сабли. Были там и какие-то неоновые рыбки со светящимися спинками — они кружили, быстро дергая нижней частью туловища, словно репетировали соитие. Теперь они плавали в моей голове вместе с образом девочки, поднимающейся по ступенькам в кабину, и одутловатым лицом водителя трейлера в открытых дверях. Эти рыбки с выпяченными губами приклеивались к стеклянной стенке аквариума и обнажали половые органы. Над камнями, полумертвыми растениями и грязной пузырящейся текущей водой. Над известняком с серыми пещерами и гротами.

Венчал эту картину, совершенно некстати, портрет Вацлава Гавела. Президент выглядел усталым и не особенно веселым. Здесь это было очевиднее, чем раньше. Как же он, должно быть, устал в своем дворце за большим домом привратника, который я видела на фотографиях! Его охрана сидела словно на показ, как и мертвые чешские куклы на границе. Но эти мужчины в военной форме сохраняли величие и сидели за пуленепробиваемым стеклом. А президент Вацлав? Знал ли он об этих девочках, которые только ради того, чтобы выжить, прижимаются своими детскими телами к капотам машин и ожиревшим отцам семейств? Или он слишком устал и уже не состоянии это понять?

Директриса приюта стоит у своей конторки и смотрит на девочку в серой вязанной кофте с дыркой на правом рукаве. Девочке предстоит конфирмация и потому ее следует проэкзаменовать и подготовить к тому, чтобы она тут же покинула приют. Директриса сама послала за нею. На столе лежит пакет в серой бумаге. Бечевка уже развязана, словно тюремщик проверил содержимое прежде, чем передать пакет заключенному.

— Раскрой пакет, — говорит директриса не враждебно, но как всегда твердо.

Девочка делает два шага к столу и начинает разворачивать пакет. Скорее всего, стоит ранняя весна, потому что дерево за окном еще голое. В пакете лежит кусок шерстяного одеяла. Потертого, но явно серого. Одна его сторона подрублена грубыми стежками, это типично для таких одеял. Кусок серой шерсти с орнаментом в виде буквы «п». Края у других трех сторон обтрепаны и свидетельствуют о том, что этот кусок отрезан от единого целого. В старинном конверте с фиолетовой изнанкой лежит листок бумаги, исписанный неразборчивым почерком.