Бегство от Франка - Хербьёрг Вассму

Заметив рядом с собой Фриду, я спросила:

— Как думаешь, в Освенциме птицы пели?

Чешские куклы

Фрида считала, что мне не следует употреблять в романе слово tableau.

— Почему? — удивилась я.

— Оно искажает смысл. И похоже на навязчивую идею. Вроде твоей чесотки. К тому же это просто неверно. Ты рассказываешь о действии. Движении. Табло же всегда неподвижно, — объяснила она.

— Иногда приходится писать так, как считаешь нужным, независимо от того, что кто-то сочтет это неверным. — Как ни странно, но в моем голосе послышалось упрямство.

Я решительно взяла толковый словарь, чтобы найти первоначальное значение слова tableau. На Фридины знания я не полагалась. Сколько раз я убеждалась, что слова, искаженные предрассудками и неправильным толкованием, получали совсем другое значение.

Я прочла вслух:

— Tableau (в пьесе, ревю) — живая картина, неожиданная сцена, драматическая ситуация, подтекст пьесы… Ну и так далее…

— Но ведь ты пишешь роман, — возразила Фрида.

— Не надо сужать значения слов. Речь идет об истории в истории.

— Не спорю, но если эта история так важна, ты можешь просто вставить ее в свой текст, не вешая на нее ярлык.

— Это будет неправильно, — сказала я, теряя мужество.

— Ладно, не будем препираться, — сказала Фрида. — Между прочим, сколько страниц ты написала сегодня?

— Ты прекрасно знаешь, что дело не в количестве страниц, а в содержании.

— Но если ты не напишешь ни строчки, то и содержания никакого не будет.

Я не удостоила ее ответом, взяла словарь, ушла в гостиную и села за письменный стол. Мы долго молчали. Потом я сказала:

— Кто-то звонил в дверь еще до того, как мы встали. Кто бы это мог быть?

— Наверное, почтальон.

— У нас есть почтовый ящик. К тому же мы не получаем почты.

— Он принес «Афтенпостен», и она не влезла в щель ящика.

— Надо отказаться от подписки. С нашей стороны было неосмотрительно переадресовывать сюда газету.

— Теперь ты будешь думать, что Франк справлялся об этом на почтамте? — вздохнула Фрида. Но по непонятной мне причине она позвонила по телефону и отказалась от подписки.

— Все! Теперь можешь быть спокойна, — сказала она.

Но я уже отвлеклась и не могла больше работать. Особенно потому, что знала: имя Франк уже попало в рукопись.

— Мы не можем оставаться здесь. Надо куда-нибудь уехать, — сказала я, закрыв мой новый ноутбук. Он был тоньше портфеля-дипломата.

— Хорошо! Самое время что-нибудь предпринять. Мы едем в Прагу! Там у нас появятся новые мысли и идеи, — сказала Фрида.

— Почему в Прагу?

— Там интересно. Ведь мы абсолютно свободны, верно? И делаем только то, что нам нравится.

— Но в Праге-то что нам делать? Почему ты выбрала именно Прагу?

— Мы там никогда не были. К тому же у тебя есть путеводитель по Праге.

— Лучше поехать в более тихое место. В последнее время мне почти не удается сосредоточиться. Дни идут, и тема теряет свою остроту. Я не могу радоваться окружающему, если у меня совесть не чиста оттого, что я не пишу.

— Совесть у тебя не чиста из-за денег Франка, а не из-за твоей работы! Но если ты будешь прятаться от жизни и у тебя не будет новых впечатлений, тебе и писать будет не о чем.

— Тебе этого не понять, — сказала я, уступая ей.

— Где уж мне! Но я думаю о переезде с тех пор, как ты, выйдя из дома, начала оглядываться по сторонам. Я уже выбрала отель, построенный в тысяча девятьсот пятом году в стиле «югенд». О нем написано во всех рекламных брошюрах о Праге. Какой-то тип написал о нем даже в «Афтенпостен», значит, он и впрямь стоит того. Верно? «Grand Hotel Europa»! Мы ехали среди живописных пейзажей Германии, и даже отдельные безобразные места не могли испортить впечатления, что эта страна — один цветущий сад. Воодушевившись, мы сделали крюк и проехали недалеко от Мейсена. Деревья были еще зеленые, как и положено ранней осенью, и по Эльбе скользили теплоходы. Ландшафт напоминал живопись XVIII века, на которой еще не высохли краски.

Вот, значит, где создавались фарфоровые статуэтки Франка! У него их было немного, но с теми, что были, он не хотел расставаться. Потому что высоко их ценил. Они стояли в стеклянной витрине в глубине его магазина. За стульями, выдолбленными из одного куска дерева, и столами с откидными досками. Чтобы разглядеть сквозь пыльное стекло содержимое витрины, нужно было перелезть через раскладную скамью из Смоланда.

Франк настоял бы, чтобы мы заехали в город и нашли завод и магазин. После этого он забил бы всю машину этими предметами, которые, с моей точки зрения, могли довести человека до умопомрачения хотя бы тем, что их так легко разбить. Франк же, напротив, небрежно доставал их из шкафа и только что не играл с ними. Словно они были пушистыми котятами, которые весело резвились. Он управлялся с ними легко и уверенно, хотя и не мог взять их за шкирку. Ласковая небрежность в обращении с такими дорогими предметами неизменно удивляла меня.

— Заедем в город? — предложила я словно для того, чтобы помочь Франку.

— Может, на обратном пути. Сейчас надо торопиться, чтобы перевалить через гору и миновать границу, — с отсутствующим видом ответила Фрида.

Мы мчались по шоссе, проносясь мимо пейзажей один живописнее другого. Низкий туман опустился будто вуаль на зелень и золото по обеим сторонам бесконечных рядов автомобилей, нанизанных на единый шнур скоростью в сто пятьдесят километров. Идиллические городки были разбросаны и в долине и высоко по склонам. Сперва показывались шпили церквей, потом на горизонте мелькали стайки домов.

Все изменилось, когда мы проехали Дрезден. Стало грозным. Ненадежным. Я пыталась, как говорят, настроиться позитивно. Пыталась думать, что мы находимся в Эрцгебирге, где резали из дерева забавные романтические фигурки. Они стоили целое состояние, поскольку это была ручная работа. В каком-то магазине в Берлине Фрида купила ниссе[13], который мог курить трубку.

В одном месте над землей, слившись с нею, нависло черное дождевое небо. Железная дорога, которая то и дело появлялась слева от шоссе, исчезла. Словно предупреждала, что если мы до сих пор верили в западную цивилизацию, то она безвозвратно кончилась у этой заброшенной, почти сровнявшейся с землей железнодорожной станции. Холм с прямыми бородатыми соснами и маленьким, словно частный бассейн, кусочком голубого неба, мелькавшим между стволами, пытался смягчить монотонность пустыни. Еще до него мы проехали мимо церкви, на которой висело большое объявление, призывающее на святую мессу, похожее на рекламу вечных ценностей и порядка.