Мурка - Валерий Александрович Гуров

class="p1">- От его имени и от имени комитета я уполномочен выразить вам благодарность за революционную сознательность и классовую непримиримость к контрреволюционным элементам.

Опаньки, это, оказывается, от товарища толстосума, который оказался вовсе не толстосумом! Конечно, удивительно, что Новиков, вернее, не он сам, а его помощник, приперся прямо ко мне в палату. Так-то я для него мелкая сошка, и обычно таких начальство подобного калибра не видит в упор. Но тут товарищ Новиков соизволил узнать, как здоровье у его спасителя, приятно, конечно. Правда, с момента того инцидента в переулке прошло больше недели, и если бы его реально интересовала моя судьба, то он послал бы своего помощника чуточку раньше. С другой стороны, он человек занятой, советской власти на Дону – без году неделя, и, возможно, Новиков сделал это, как только время появилось? Я поймал себя на мысли, что “толстосум” (буду его так называть - привык уже) вызывает у меня некоторую настороженность.

Что он дела в том переулке? С неизвестной дамой?

Коммунист тем временем забрал у милиционера авоську, заглянул на содержимое таким видом, будто для него самого было сюрпризом что внутри за прозрачной сеткой.

- Так, что тут у нас для вас припасено…

Я даже грешным делом подумал, что «за сознательность” мне придумают какую-нибудь медальку, хотя видел, что лежит в авоське, но прогадал. Из авоськи появились только те самые лапти, которые следачка предлагала мне забрать на Большой Садовой после выписки и палка колбасы. Я лишь пожал плечами, чем, немного смутил Виктора Аркадьевича, видимо, полагавшего, что я начну прыгать от потолка при виде лаптей и экстатически жать ему руку. Я бы, может, и прыгал, потому что лапти в 1920-м году – вещь всё ещё нужная и полезная, а колбаса так вообще роскошь, но мне за свою жизнь пришлось «пережить» столько вот таких награждений, что примерно с десятого раза подобное не вызывало совершенно никаких эмоций.

Заметив нотки озабоченности на лице видного коммуниста, медсестра, неслышно зайдя к нему за спину, начала сердобольно подавать мне знаки, призывая улыбаться. Помня ее просьбу, я тотчас натянул на лицо придурковатую улыбку, отчего Виктор Аркадьевич чуть расслабился. Вообще, конечно, важного я товарища спас, что целые лапти вручают. Нынче-то любое шмотье – жуткий дефицит. Старое производство встало, и его толком никто не перезапустил, но как понятно из газет – вот-вот собираются.

Виктор Аркадьевич вручил мне лапти, своей шершавой мозолистой рукой бывшего работяги нашел мою молодую ладонь и затряс ее, едва не отрывая. Когда тот закончил, я остался стоять с лаптями в руках, не понимая, чего от меня хотят, потому что Белов продолжал меня буравить взглядом. Подсказала медсестра:

- Мерьте, товарищ Нафанин…

Вон оно чего, ну, сейчас организуем примерку. Я сел на койку, покрутил лапти в руках, сразу смекнул, что даже на мою не самую большую ногу лапти кажутся маловатыми. Примерив, почувствовал, как большой палец ноги упирается в мыс лаптя, вздыбливая его. Не больше недели не самой интенсивной носки, как в этом месте появится отверстие. Но сестричка смотрела на меня так, что я промолчал и ничего не стал говорить товарищу Белову. Только кивнул с деланной благодарностью и улыбнулся.

Я полагал, что на этом церемониал подойдет к концу, но коммунист, дождавшись, пока я встану с койки (что я всё еще делал не слишком шустро), аккуратно прихватил меня под локоть и, чуть отведя меня в сторону, прошептал:

- Если будешь болтать, Нафанкин, мы тебе язык быстро укоротим. Товарищу заместителю председателя известно о твоем прошлом, но он, как человек с большой буквы, дает тебе неделю, чтобы уйти из города. А если где-нибудь всплывет версия, отличающаяся от основной, мы будем вынуждены принять меры, – выдал он, не меняя выражения лица, и следом, уже громче, добавил во всеуслышание. – Сегодня выписка у товарища Нафанина?

Белов не называл, о чем мне следует молчать, но я все сам понял. И, естественно, немножко прифигел от такой «благодарности» из уст помощника человека, которого я, по сути, спас.

- Конечно же, выписываем сегодня, Виктор Аркадьевич, – пропела ему в ответ сестра мелодичным голоском, уловив посыл высокого гостя.

И ты туда же, Прасковья… понятное дело, ни о какой сегодняшней выписке я прежде не слышал, хотя о таких вещах, вроде как, заранее предупреждают. Что ж… к тебе претензий нет, ты человек маленький. Как и я пока что…Но посмотрим.

- Здоровья вам, товарищ Нафанин, больше не болейте, – большевик хотел сильнее сжать мой локоть, но я отдернул руку.

- Спасибо за подарок, Виктор Аркадьевич, – выдал я.

Сестричка показала, чтобы больные и остальные сотрудники лазарета начали хлопать – как-никак, торжественный момент. А товарищ Белов, подняв руку и показывая, что с аплодисментами следует заканчивать, дождавшись тишины, заговорил.

- Вот вам пример, как простой паренек может способствовать защите революционного движения, – далее он выдал ту самую «официальную» версию случившегося с заместителем председателя ростовско-нахичеванского комитета.

Мол, товарищ Новиков спешил на работу, обувь стирая, прямиком в свой комитет, где планировал заняться без промедлений продвижением идей революции на Дону. Ну-у-у… если считать, что пьяный в зюзю Белов с бабой, обвешанный перстнями – это защитник революции, то вопросов у меня как бы и нет. Виктор Аркадьевич добавил, что гордится тем, что в Ростове-на-Дону есть такие люди, как Нафанин, то бишь я, и выразил уверенность, что я принесу еще немало пользы новому обществу. Ага, а сам меня пинками из города хочет выпереть. Понятно, что я никуда валить не собираюсь, нашли дурака, ждите, шнурки только поглажу – и начну собираться в путь.

Как только товарищ Белов закончил рассказ, я поднял руку - взял ответное слово. Больные и персонал, было собравшиеся снова хлопать, притихли и перевели на меня взгляд.

- Владимир Аркадьевич, - торжественно вещал я. – Разрешите самую малость обнаглеть и при вас заверить товарища начальника милиции, что я и впредь готов служить на пользу советскому обществу. Уверен, что после случая с заместителем председателя комитета и ваших добрых слов у товарища милиционера изменится мнение по моей скромной кандидатуре для приема в органы милиции.

Белов аж закашлялся. А у милиционера при моих словах лицо вытянулось вниз, как будто немного стекло.

- Он что, хотел на службу? – откашлявшись, спросил большевик.

- По возрасту не подходит, – нашелся милиционер.

- А ему сколько?

- Семнадцать!

- М-м-м, жаль, –