Последний гвоздь - Стефан Анхем

– Сядь, – прошипела она, стараясь скрыть, как сильно на самом деле злится. – Думаешь, ты один устал? Что на первом месте только ты и твои потребности? Нам нужно поговорить, тебе и мне, прямо сейчас.

Он кивнул и сел в кресло. Она права. Конечно, им надо поговорить. Вероятно, им понадобилось бы разговаривать много часов, чтобы друг друга услышать. Но этот разговор не приведет к взаимопониманию. Он почувствовал это сразу, как увидел играющие на потолке тени.

– Я понятия не имею, что ты делал и где был целый день, – начала она, стараясь не расплакаться. – Но одно я знаю – твое поведение сегодня, когда мы должны были увидеть Теодора, это что-то…

– Любимая, – перебил он. – Я могу объяснить. Как я и подозревал, там что-то не…

– Нет, слышать не хочу… – она протянула вперед руку, закрываясь от него. – Мне совершенно неинтересны твои подозрения и объяснения.

– Соня, послушай. Речь идет о нашем…

– Нет, сейчас твоя очередь слушать и дать мне сказать.

Он не прореагировал ни словом, ни кивком.

– Наш сын покончил с собой, – продолжила она. – Никому такого не пожелаешь. Это противоестественно и немыслимо просто принять, как часть жизни. Нет никаких инструментов, методов, чтобы пойти дальше. К тому же, прошло всего несколько дней, так что мы все по-прежнему в шоке и, наверняка, реагируем совершенно по-разному. Но взрослые тут мы с тобой. Как бы мы ни реагировали. Что бы ни происходило, это мы отвечаем за то, чтобы мы все это пережили, и в таком случае мы не можем позволить себе сцены, как сегодня утром. Понимаешь? Так нельзя. Мы должны держаться вместе и поддерживать друг друга. Только так мы можем со всем этим справиться. Все остальное может подождать. – Она искала подтверждение в его взгляде.

– Проблема в том, что это подождать не может, – сказал он, удостоверившись, что она закончила. – Я понимаю, что вы, должно быть, ужасно себя почувствовали. Но если бы я не устроил тогда сцену, не сделал именно то, что сделал, если бы кто-то другой, а не Коса провел вскрытие, то, что я подозревал, не всплыло бы на поверхность. Понимаешь? Просто что-то не сходится. Хотя бы если взять, как долго нам пришлось ждать, прежде чем мы его увидели.

– Пожалуйста, не хочу это слушать.

– Соня, они нас обманывают. Ты же была там и слышала – они говорят, что он разорвал простыню и сплел из нее веревку. Ведь так? Но, по словам Косы, следы вокруг шеи указывают на то, что это было что-то гораздо более гладкое, как электрический провод или подобное…

– Ты меня слышишь? Я правда не хочу.

– Ты разве не понимаешь? Они что-то скрывают.

– Нет, это ты не понимаешь. Я не хочу слушать про вскрытие моего сына. Не хочу слушать, что что-то не сходится. Не хочу. Теодор мертв. Этого не достаточно? Тебе правда нужно что-то еще?

– Мне нужно знать, что случилось.

– Что случилось. О’кей, – Соня кивнула. – А что потом? К чему это должно привести? Он вернется к жизни и приедет домой? Да? Ты так думаешь? Что все вернется на круги своя?

– Нет, но…

– Так почему ты все равно продолжаешь? К чему все это приведет?

– К тому, что мы узнаем, что на самом деле произошло. Что мы вместе сможем проживать горе, зная правду, а не какую-то пересказанную историю, которая…

– Правду? – Соня закрыла глаза и покачала головой. – То есть эта чертова правда. Ты только о ней и говоришь. Правда, правда, правда. Кроме нее для тебя больше ничего нет? Она важнее всего и стоит выше всего?

– Нет, но если мы ее не узнаем… Если не узнаем, что произошло на самом деле, это останется открытой раной на всю нашу оставшуюся…

– Но ведь, черт побери, именно правда отняла у него жизнь! Ты что, уже забыл? Как заставил его поехать в Данию, сдаться и обо всем рассказать. Если бы не твоя навязчивая охота за правдой, он бы сейчас сидел здесь с нами!

– Сидел бы? Ты что, в это веришь? Что он бы просто мог сидеть здесь и пить с нами чай и притворяться, что все нормально, после того, что он пережил? Ты вообще видела те видео? Когда они до смерти пытают бездомных самым ужасным и немыслимым образом.

– Ты так говоришь, как будто он в этом участвовал. Единственное, что он делал, это один раз постоял и покараулил. Ты забыл? Потому что его заставили.

– Нет, не забыл, и никогда не забуду. Просто я не верю, что что-то исчезнет, если об этом не разговаривать и делать вид, что этого нет. Что оно куда-нибудь денется, если долго его замалчивать. А ты, очевидно, веришь. Хрен с ним, что это привело бы к освобождению настоящих преступников, чтобы они продолжили свои маленькие игры. Это не имеет отношения ни к нам, ни к Теодору, – он покачал головой. – Может, тебя, Соня, такое устраивает. Жить во лжи, носить улыбку как маску и надеяться, что никто не заглянет за нее. Меня не устраивает. Я не могу просто смириться с тем, что со смертью Теодора что-то не так. Я не могу просто притвориться, что ошибок и злоупотреблений против него не было. Я просто не могу.

– В одном ты прав, – сказала Соня, кивнув. – Я бы сделала все, чтобы он сейчас был здесь, со мной. Все что угодно. Если бы это означало жизнь во лжи с искусственной улыбкой, то я бы это сделала.

– А вся та несправедливость, направленная против него? На это тебе просто плевать. Классно.

Соня посмотрела ему в глаза с чернотой, которая напомнила ему дыру, разверзавшуюся под ним во сне.

– Фабиан, самая большая несправедливость в жизни нашего сына – в том, что его отцом оказался ты. – Затем она встала, вышла на кухню, поставила чашку и ушла наверх.

16

– Да, это так, – ответил Хеск на прямой вопрос о том, может ли он подтвердить, что именно начальника оперативного управления полицейской разведки Могенса Клинге обнаружили мертвым в машине у полуострова Рефсхалеен. – Однако мы все еще работаем над идентификацией находившейся вместе с ним в машине женщины.

Он окинул взглядом многоголовую толпу слушателей – представителей всех крупных газет, новостных каналов и радиостанций – и поймал себя на том, что совершенно спокоен. В то время как обычно, когда Слейзнер приглашал его выступить публично, он сидел, потел и теребил галстук. Вдобавок он был очень доволен тем, что пришло так много людей, хотя они получили приглашение всего за час