Сообщество как городская практика - Талья Блокланд

ничто не остается неизменным надолго и ничто не длится достаточно долго, ‹…› [для того] чтобы стать знакомым и превратиться в удобную, безопасную и комфортную оболочку, которую искали и на которую надеялись истосковавшиеся по дому „я“ (selves)» (ibid.).

Ушли в прошлое дружелюбные лавки на углу; если им и удалось противостоять конкуренции с супермаркетами, то их хозяева, управляющие и люди, стоящие за прилавком, менялись слишком часто, чтобы кто-то из них оказывался тем пристанищем постоянства, которого больше не обнаруживалось на улице. Ушла в прошлое и дружелюбная контора местного банка или строительной сберкассы – на смену им явились анонимные и обезличенные… голоса на другом конце телефонного кабеля… Ушел в прошлое дружелюбный почтальон, стучащий в дверь шесть раз в неделю и обращающийся к жителям по именам (ibid.: 46–47), –

сокрушается Бауман далее.

Поскольку Бауман не является эмпирическим исследователем, его утверждения требуют эмпирической верификации. Но важно то, что он продолжает возникшие ранее сетования по поводу сообщества: трансформации в обществе свели значимость нашего повседневного опыта в публичных пространствах к нашему ощущению сообщества. Нам недостает устойчивых точек ориентации, утверждает Бауман. В условиях глобализации с ее увеличившимися возможностями для путешествий отсутствие ориентационных точек, позволяющих нам ощущать себя в некой зоне комфорта (Binken and Blokland 2013; Blokland and Nast 2014), действительно является вполне обычным опытом. Впрочем, с этим соглашаются не все исследователи. Пожалуй, правы и те, кто говорит о диснеизации и туристификации городского мира (Ringer 1998; Terkenli 2002; Teo and Li 2003), демонстрируя, каким образом опыты туристов в разных местах мира становятся схожими (Zukin 1997 / Зукин 2018; Urry 2002): это подобие создается за счет разновидности коммерческого девелопмента. Относительно этих коммодифицированных мест допустимы критические оценки, однако это сходство действительно облегчает их интерпретацию и понимание того, что там можно ожидать. Возможно, коммерциализация влияет на «аутентичность», если таковая вообще существует, и присваивает пространство и локальную культуру (Zukin 1997: 19 / Зукин 2018: 18–19). У крупных корпораций наподобие Merlin Entertainments, владеющей 124 парками развлечений, различными поселками для отдыха и отелями в 25 странах, сейчас действуют характерные «локальные» туристические развлечения наподобие «Подземелья», хоррор-аттракциона, который в каждом городе его присутствия адаптирован в соответствии с местной историей, а лондонский музей восковых фигур мадам Тюссо имеет филиалы во многих городах мира, где, наряду со всемирно известными героями, демонстрируются локальные и связанные с историей конкретной страны персонажи. «Центры открытий» Lego в каждом городе начинаются с демонстрации местных достопримечательностей, искусно сконструированных из блоков лего. Однако каждый из этих аттракционов действует в соответствии с теми же принципами, что и «Макдоналдс», и в той же степени является единицей в корпоративной сети: в этих аттракционах присутствуют определенные вариации во вкусе и адаптация к локальной специфике, но, в конечном счете, чизбургер есть чизбургер. Джордж Ритцер (Ritzer 1993 / Ритцер 2011) описывал культурную гомогенизацию термином «макдоналдизация». Эта разновидность гомогенизации, возможно, не дает ощущения удобства, однако сама она чувствует себя безопасно и комфортно. Приватизированные, коммодифицированные и крайне зарегулированные места обладают множеством неудобств, но, при всем уважении к гипотезе Баумана, они действительно облегчают задачу обретения устойчивых точек ориентации. Поскольку они представляют собой окружения с высочайшей анонимностью, приватность тоже достигает в них наибольшей степени, а включиться в них так или иначе могут те, кто хочет и способен играть по их правилам.

В качестве аргументации против тезиса о том, что весь мир становится чем-то вроде культурной копии США, используется термин «культурная гибридность» (Hannerz 1992; Nederveen Pieterse 2004; Kraidy 2005). Хорошо известными примерами гибридности являются еда и музыка. Культурная гибридность может предоставлять и новые точки для ориентиров. Сейчас практически стандартной позицией в ассортименте почти каждого супермаркета в Германии, Нидерландах или Великобритании стали суши, заранее упакованные в пластик, а также ингредиенты для самостоятельного их приготовления, хотя до середины 1990-х годов японская еда редко появлялась в этих странах, а большинство людей не знали, как обращаться с палочками. В буфете начальной школы в одном из самых благополучных районов бывшего Западного Берлина, где сложно найти хоть одного ученика (неевропейского) мигрантского происхождения, теперь присутствуют мини-пиццы, вегетарианские суши, закуски с томатом и моцареллой, холодные кебабы на деревянных палочках, авокадо с воткнутыми в него кукурузными чипсами, питы с хумусом, пахлава и фруктовые салаты с манго и другими экзотическими фруктами. Среди семей среднего класса, дети которых ходят в эту школу, произошел определенный культурный синтез. Однако, когда мы провели исследование их перемещений по городу (Giustozzi et al. 2016: 53–70), оказалось, что они примечательным образом держались своей локации и обнаруживали все необходимое им в повседневной жизни главным образом в непосредственном окружении своего района. Они не слишком ощущали неудобства других частей города или не испытывали к ним неприязнь. У них попросту отсутствовала позиция относительно других мест, в особенности относительно неблагополучных кварталов по соседству, не говоря уже о не слишком благополучных территориях бывшего Восточного Берлина (см. также Giustozzi 2016). Хотя они полюбили экзотическую еду со всего света и были готовы путешествовать в далекие места, гибридность, похоже, мало затронула их комфорт и безопасность. Представление о том, что глобализация непременно создает космополитов, выступающих носителями некоего нового глобального «культурного синтеза» (Bauman 2001: 55), оказывается слишком ограниченным. Это демонстрирует проведенное Университетом Виргинии исследование топ-менеджеров глобальных компаний, которое упоминает Бауман:

Находясь за границей, большинство респондентов, как правило, взаимодействовали и общались с другими «глобальными людьми»… Куда бы они ни направлялись, отели, фитнес-клубы, рестораны, офисы и аэропорты фактически оказывались одинаковыми. В определенном смысле они обитают в некоем социокультурном «пузыре», отгороженном от более резких различий между национальными культурами… Конечно, эти люди являются космополитами, но в очень ограниченном и изолированном плане (Institute for Advanced Studies in Culture University of Virginia 2000: 3, цит. в: Bauman 2001: 55–56).

Другие авторы, например Альберта Андреотти, Патрик Ле Гале и Франсиско Х. Морено Фуэнтес (Andreotti, Le Galès and Moreno Fuentes 2013a), в своих недавних исследованиях верхнего среднего класса в европейских странах продемонстрировали, что описание поведения его представителей как изоляционистского – это упрощение. Исследователи пишут в этой связи о «частичном выходе» (partial exit):

Представляется, что менеджеры, охваченные нашим исследованием, не выключаются полностью из городского пространства – напротив, они стараются использовать доступные ресурсы города и района в своих интересах, одновременно сохраняя дистанцию от других социальных групп (Andreotti et al. 2013a: 595).

Поэтому указанные исследования не дают эмпирического подтверждения тезису Баумана о том, что мир, в котором обитает нынешняя элита, не определяется какой-либо локальностью, но является «подлинно и всецело экстерриториальным» (Bauman 2001: 54). К тому же эти элиты не живут в зоне, где отсутствует сообщество, а их жизненный стиль не знаменует собой нерелевантность места как такового, как полагал Бауман (ibid.: 56). На деле они, наоборот, взаимодействуют с другими в относительно анонимных реляционных контекстах. Деляна Иоссифова (Iossifova 2015: 92) отмечает, что анклавы среднего класса в быстрорастущих китайских городах, таких как Шанхай, не являются монокультурными и закрытыми, как порой предполагается, – они «прочно встроены в многоуровневую городскую ткань посредством постоянно меняющихся материальных и реляционных взаимосвязей»: средние классы, городская беднота и мигранты из сельской местности сосуществуют в пространстве и времени непосредственно за пределами ограниченных территорий своего проживания.

Культурная гомогенизация или гибридность не уничтожают искусные правила поведения и их различия в городах глобализированного мира – как внутри городов, так и между ними. Мобильность по-прежнему преподносит нам такие виды опыта, относительно которых мы не можем с легкостью понять правила поведения в публичном пространстве, где ситуационная нормальность ставит перед нами вопросы о моральной нормальности, или же первоначально мы попросту не обладаем необходимой способностью к пониманию [поведенческих] кодов (хотя лично нам не требуется придерживаться их в моральном смысле). Подобные виды опыта могут раздражать, однако они довольно безобидны, а следовательно, и не слишком нас беспокоят. Рассмотрим для примера переполненное метро возле какого-нибудь международного аэропорта. Туристы, движущиеся вверх и вниз по эскалатору или стоящие на «неправильной» стороне,