Сообщество как городская практика - Талья Блокланд

большинстве анонимных окружений мы действительно контролируем то, чем мы делимся относительно нашего личного опыта и биографии. Посредством манеры одеваться, способов вести себя и т. п. мы также до определенной степени можем контролировать то, как нас «интерпретируют». Однако сразу же нужно добавить, что пределы устанавливаются структурными позициями [индивида в социуме] и формами капитала (могу ли я позволить себе такие определенные выражения жизненного стиля, как внедорожник класса SUV, или Volvo 940, или костюм от Hugo Boss?), а также знанием общества (насколько хорошо мне известно то, какие типы перформансов связаны с теми или иными типами социальных ожиданий, и в каких пределах я могу «разыгрывать» перформанс, «скрывающий» то, кем я являюсь в других контекстах?). Чем более жестко зафиксированы стереотипы, тем сложнее это оказывается сделать. И все же, если подходить релятивно, наши разнообразные социальные опыты и перформансы расположены на шкале разных степеней контроля над информацией о нас самих. Суть дела не в том, существует ли вообще абсолютный контроль или же он совершенно отсутствует. Следовательно, близость подразумевает интенсивные формы знания о других, которые позволяют нам скрупулезно вычленять тех, кого мы идентифицируем как «наших» и с кем мы можем осуществлять сообщество, – а связи в данном случае естественным образом демонстрируют значительное пересечение со специфическими формами социальных сетей – сплоченных, или, используя терминологию Ульфа Ханнерца (Hannerz 1980), интегрированных или инкапсулированных (encapsulated) сетей.

Во всем этом присутствует некое пространственное измерение, даже несмотря на то, что социальная или аффективная дистанция сама по себе не соотносится с дистанцией географической. Как утверждал Балмер (Bulmer 1987: 92), территориальная близость может обойтись большими издержками для плохих отношений, однако близость соседей сама по себе не является признаком социальных связей: она обусловливает эти связи или воздействует на них, но не определяет их другие характеристики или содержание. Люди, живущие неподалеку друг от друга, «в такой же степени озабочены сохранением дистанции между собой, что и культивированием близких социальных связей» (ibid.); у них есть желание сохранять приватность. В отношениях с соседями и другими местными жителями у нас может присутствовать желание сохранять контроль над информацией и проявлять дружелюбность, но не быть друзьями. Посетители стадиона клуба «Унион», всю свою жизнь прожившие неподалеку от него, узнавали истории друг о друге через других. Они понаслышке знают о романтических отношениях, карьерных успехах и положении с работой друг у друга. Как мы видели, тетушка Като ощущала себя исключенной, поскольку каждый на ее улице видел, как ее муж приходит домой пьяным, и это [исключение] было нормативно санкционированным. Подобный доступ к информации и ограничения нашего контроля над информацией являются следствием физической близости. На контроль над информацией влияет укорененность, так что более значительным контролем располагают не те, кто пускает корни (roots), а те, кто пускается в путь (routes). Возможно, сам факт существования подобного знания является определяющим элементом укорененности. Мы много знаем о других, когда не знаем их достаточно хорошо. Как показывают исследования, сплетни (Epstein 1961; Elias and Scotson 1965; Tebbutt 1995), или «неформальные разговоры о других людях, которые отсутствуют в данный момент, об их поведении и моральной оценке этого поведения» (Bulmer 1987: 95), могут быть эффективным механизмом социального контроля, но лишь в том случае, когда люди имеют значение друг для друга. Когда социальная дистанция велика, мы склонны меньше заботиться о том, что именно люди говорят или думают о нас, или вовсе не придавать этому значения.

Сохранение дистанции, причем даже среди тех, кто обладает локальной укорененностью, тоже имеет положительную ценность: «сохранение приватности – как нашей собственной, так и других людей – является социальной ценностью, а в некотором смысле и социальным обязательством» (ibid.: 93). Балмер вслед за Филипом Абрамсом подчеркивает в данном случае разницу между дружелюбностью и дружбой:

дружелюбность – это желательная характеристика непреднамеренного взаимодействия, предполагающая сдержанно-приветливое отношение, которое успешно существует благодаря тщательному соблюдению права каждой стороны на сохранение приватности «закулисной сферы». Дружба предполагает гораздо более глубокую привязанность и подразумевает последовательный слом барьеров приватности, столь значимых для просто дружелюбности, и постоянное увеличение количества «секретов», которые один желает доверить другому (ibid.: 94).

Важно, что близость в теоретическом плане не имеет ничего общего с положительными и приятными переживаниями. Близость формирует реляционное окружение, при котором могут быть легко проведены тонко очерченные, но при этом жесткие границы с прямыми последствиями для индивидов. Хорошим примером в данном случае выступают семейные конфликты, в которых нарушена семейная честь, когда одни члены семьи отказываются от других, если не хуже. Убийства чести могут быть окутаны тайной, как это было в случае Медины Меми, убитой в турецкой провинции Адыяман за то, что у нее были друзья среди мужчин[15]. Либо эти убийства могут принимать вид публичного посрамления в случаях, когда поведение в интимной сфере оказывается достоянием публики, – например, женщин за любовную связь могут забивать камнями до смерти, как это происходит в сомалийском Кисмайо. Кроме того, близость может порождать сообщество, становящееся тягостным: отсутствие контроля над информацией о себе способно повлиять на нашу готовность соблюдать социальные нормы, следовать собственным желаниям и амбициям и отступать от того, что считается приемлемым. Молодые гомосексуалы, которые реализуют свою сексуальную ориентацию на практике или которых «застукали», или молодые люди, вступающие в любовные связи в кругах, где ухаживание воспринимается как неприемлемое, обладают опытом того, насколько ужасающим в определенных сообществах может быть отсутствие контроля над персональной информацией. Прекрасной иллюстрацией этого служит турецко-французский фильм «Мустанг» (2015, режиссер Дениз Гамзе Эргювен). В нем рассказывается о том, как пятеро сестер из небольшой турецкой деревни были «застуканы» за игрой на море с несколькими мальчиками из их школы, – в ответ на последовавшие слухи семья этих девочек лишает их всех свобод. Две из них убегают в большой город и становятся свободными в его анонимной среде. Пространство здесь вновь значимо: молодые мусульманки в преимущественно арабской части одного из районов Берлина, которых мы посещали в их школе в рамках одного из наших проектов, рассказывали, что ходят в кино в самой туристической части города, а не в своем квартале, поскольку там они могут обниматься со своими парнями с меньшим риском быть увиденными людьми, которые их знают.

В наиболее анонимных реляционных контекстах, где контроль над информацией находится на самом высоком уровне, мы, как правило, обнаруживаем не прочные вовлеченности или персональные сети, а мимолетные столкновения. Последние представляют собой такие взаимодействия с другими, в рамках которых мы встречаемся лишь мимоходом, поскольку нам случилось оказаться с другими в одном и том же месте в одно и то же время, однако в своих действиях мы необязательно ориентированы на них (хотя и такое возможно). К мимолетным столкновениям могут относиться и транзакции, и взаимозависимости. Подобные встречи отличаются от прочных вовлеченностей не просто тем, что последние зачастую повторяются – им также присущ иной набор ожиданий. В совместной работе с Карлоттой Джустоцци и Даниелой Крюгер (Blokland, Giustozzi and Krüger 2016) мы демонстрируем, каким образом иммигранты из стран Африки к югу от Сахары получали доступ к различным ресурсам посредством случайных, незапланированных взаимодействий с другими «африканцами» в метро, – они ожидали, что их по меньшей мере поприветствуют, поскольку другой был «тоже африканцем». Однако у них не было таких же ожиданий от подобных столкновений, как от встреч с «братьями и сестрами в церкви», с которыми у них сложились прочные вовлеченности.

Работа по проведению границ происходит посредством перформансов и в рамках мимолетных столкновений, однако ее категориальная природа и различения, как правило, оказываются не столь замысловатыми; в первую очередь она призвана ответить на вопрос «кто я?» (отличающийся от вопроса «кто мы?»). Кроме того, эта работа может служить для того, чтобы резко продемонстрировать другим, что они – не «мы», однако в данном случае не предполагается внутреннего определения этого «мы». Когда за чернокожими в американских магазинах следуют охранники, проведенные границы налицо. Работой по проведению границ выступает и ситуация, когда белые пассажиры автобуса не садятся рядом с цветным. Все формы избегания других на основе стереотипов являются формами дискриминации, осуществляющими исключение, – даже несмотря