Как Горбачев прорвался во власть - Валерий Легостаев

Позволительно спросить господина посла: а перед кем наша нация должна признать свою вину? Перед народами Восточной Европы, которых мы спасли от фашизма или, может быть, перед евреями, которых мы спасли от Холокоста? Впрочем, если они захотят, мы признаем, что виноваты в этом, — пусть только скажут; пусть Афанасьев даст нам сигнал, — и мы признаем, еще как признаем!

Само собой, большое внимание Р. Бретвейт уделяет академику Сахарову: «В марте 1989 года я должен был передать ему письмо — в связи с подготовкой к предстоящему летом присвоению ему почетного докторского звания в Оксфорде. Он встретил меня очень вежливо, предложив место на диване в маленькой комнате его квартиры (место на диване — это как понимать? Ночевать, что ли, оставил? — В.Л.).

Он был в это время в самой гуще ожесточенной и противной борьбы за избрание на Съезд народных депутатов. Но он считал своим долгом — и я ему верил — стойко выдержать все. Особое беспокойство в тот момент у него вызывала Абхазия. Абхазское меньшинство хотело отделиться от Грузии, и это было чревато большой бедой (для кого? — В.Л.). Сахаров… постоянно предостерегал, уговаривал, критиковал Горбачева за то, что тот недостаточно быстро продвигается в направлении конституционного государства».

«Его политическая наивность иной раз вызывала конфликты», — пишет дальше Бретвейт. В чем же была наивность Сахарова, думает заинтригованный читатель? Может быть, академик считал, что НАТО и Соединенные Штаты несут мир и процветание всем народам Земли? Посол об этом умалчивает, но сообщает поразительную подробность. Сахаров, оказывается, «заявил на Съезде народных депутатов, что советская авиация бомбила собственные войска в Афганистане, чтобы они не попали в плен к противнику. За это на него жестоко накинулись два высших армейских офицера». Не оценили, значит, наивность Сахарова армейские офицеры и сочли ее тем, чем она и была в действительности — подлостью и клеветой…

Бретвейт горько сетует: «Я иногда думал, что Сахаров настроен слишком критически, что он делает жизнь для Горбачева излишне трудной и что он с большей легкостью достиг бы своих целей, если был менее категоричен в своих суждениях.

Я был неправ. Его противостояние советской системе, его идея, что Россия сможет выжить лишь при условии, если она станет открытым обществом, были незаменимой интеллектуальной и политической предпосылкой перестройки…

Новая Россия, отчаянно боровшаяся за то, чтобы наконец родиться на свет, нуждалась в таком человеке, как он, — мужественном воплощении совести нации. После его преждевременной смерти, когда перестройка все больше сбивалась с пути, его голоса отчаянно не хватало». Как можно догадаться, голоса Сахарова не хватало, чтобы сокрушить Союз, поэтому, потеряв свою совесть, нация и в 1991 году все еще голосовала за сохранение СССР…

Об остальных «других» своих приятелях Бретвейт сообщает самые общие сведения: «Большинство из них были выходцами из Москвы и Ленинграда и почти все без исключения были членами коммунистической партии. Некоторые были непоколебимыми поборниками «нового мышления», впервые позволившими себе смотреть на вещи не ортодоксально еще в 60-х годах. Среди них были университетские профессора, не имевшие, несмотря на свое членство в партии, никакого политического опыта. Некоторые весьма успешно проявляли себя на ораторских трибунах, на улицах и в парламенте. Им нравились внешние атрибуты власти. Они делали все что могли для продвижения реформы…

После крушения Советского Союза некоторые из них остались на политической арене новой республики, некоторые нашли себе странных попутчиков в среде левых неокоммунистов или отъявленных правых националистов, кое-то вернулся в мир науки или бизнеса, а кое-кто в безвестную частную жизнь».

Может быть, они и сейчас находятся среди нас, англофилы и американолюбы, и ждут своего часа, чтобы опять «смотреть на вещи не ортодоксально»…

Естественно, что противников Горбачева английский посол ругает, чему можно лишь порадоваться. Так, например, Н. Рыжков вначале «вел себя хорошо», но «в середине 1989 года он отдалился от Горбачева, обвинив его в том, что тот не оказывает ему надлежащей поддержки. В ельцинской России он примкнул к правым неокоммунистам, несмотря на сравнительно либеральные взгляды, которые высказывал в разгар перестройки».

Не лучше обстояло дело с А. Лукьяновым: «Ввиду его близости к Горбачеву иностранцы были склонны видеть в нем одного из главных столпов перестройки. Но проницательные наблюдатели не обманывались на этот счет и справедливо относились к нему с подозрением. Летом 1991 года он помогал в организации заговора против Горбачева… Он видел, что кардинальные перемены, затеянные Горбачевым, приведут к распаду Советского Союза и концу социализма. Об этом он не хотел даже думать. За два с половиной года, пока его не посадили в тюрьму, я виделся с ним всего раз или два. Возможности для еще одной приятной беседы мне больше не представилось». Ну, не шел Лукьянов на контакт с представителем Англии; что тут поделаешь — посадили в тюрьму.

Досталось от Бретвейта и В. Павлову: «В прошлом министр финансов, он походил на пухленького веселого гнома. Джилл (жена Бретвейта, о ней я еще скажу. — В.Л.) считала его фигурой гораздо более зловещей — не гномом, а, скорее, троллем. Из всех советских политических деятелей, каких я встречал, он был наименее привлекательным…

Вскоре после вступления на свой пост, демонстрируя поразительное невежество, глупость, безответственность и ксенофобию, премьер-министр второй могущественной страны мира публично обвинил западные банки в том, что они замышляют наводнить Советский Союз рублями… давая тем самым западным бизнесменам возможность скупить советскую промышленность по бросовым ценам. Крючков поддержал эту дикую идею в выступлениях по телевидению и радио, заявив, что КГБ располагает доказательствами этого (а мы теперь располагаем еще большими доказательствами: они у нас в виде бывшей советской промышленности, скупленной этими самыми западными банками или их ставленниками. — В.Л.). Однако, несмотря на непривлекательные качества Павлова, мои друзья предупредили меня, что недооценивать его не следует…». Кто бы то ни были эти друзья, но их информация была верной. Павлова оценили по заслугам — и вскоре в результате провокации с ГКЧП, о которой речь впереди, он попал в тюрьму вместе с так же хорошо оцененным Лукьяновым…

Особое место Бретвейт отводит советским военным. Прежде всего, он заявляет, что они составляли «отдельную привилегированную касту, изолированную от гражданского общества собственной страны и застрявшую на уровне идей Второй мировой войны или даже XIX века… Их невежественность относительно мира, находившегося за пределами их узко профессиональной сферы, ослабляла их». Помилуйте, сэр Родрик, мы и не сомневались в подобном вашем мнении: это в Англии офицеры образованные, а у нас, естественно, совершенно ничего-с не понимают— тупые азиаты-с!.. Так, ничего не понимая, по слабости, и до Берлина дошли в 1945-м, а в 1814-м— до Парижа, а еще, без всякого понимания, в 1878-м едва не взяли Константинополь — ваша же страна, сэр Родрик, встала на дыбы, не допустила; а еще с армией через Альпы перемахнули в 1799-м, чего никому не удавалось со времен Ганнибала — да мало ли! Все, конечно, по слабости, без понимания, все по невежеству, — где уж нам, варварам, кочевникам, с вами равняться!..

«Чтобы скрыть как свои слабые, — продолжает Бретвейт, — так и сильные стороны, военные широко пользовались, даже после того как появились разведывательные спутники, тем, что маркиз де Кюстин назвал в 1839 году «секретностью полезной и секретностью бесполезной»…

Когда Горбачев стал в 1980 году членом Политбюро, он был шокирован, узнав, что расходы на оборону имеют приоритет перед расходами на продовольствие (только Горбачев и мог быть шокирован этим, — или он просто притворялся шокированным. Всякий мало-мальски грамотный человек знает известное высказывание прусского генерала и военного теоретика Клаузевица, которое любил повторять Наполеон: «Если народ не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую». — В.Л.).

Действительные цифры держались в тайне, а некоторые скрывали от Горбачева даже тогда, когда он был избран Генеральным секретарем (и правильно делали. — В.Л.)».

Олицетворением Советской Армии для Бретвейта был министр обороны Дмитрий Язов. «Лицо его походило на сморщенную картофелину, и как многие советские генералы он был краснолиц и дороден, не без своеобразного грубоватого шарма, но готовый всегда и постращать подчиненного».

«Поскольку англичане принимали участие в воссоединении Германии и отводе войск из Восточной Европы, а также в различных мероприятиях по контролю над вооружениями, — пишет Бретвейт, — я постоянно имел дело с советской военной верхушкой… Иногда мы получали информацию из независимых источников — что позволяло мне «давить» на них сильнее, чем им хотелось бы». Снова появляются «независимые источники», теперь уже в верхушке армии.