История одного замужества - Валерия Вербинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какой желтый конверт? – изумился Колбасин. – Дуняша, о чем это ты?
– У нее был конверт, – упрямо повторила девушка. – Очень важный. Она хранила его в книжке с пьесами, вот здесь, в нижнем ящике. Сейчас книга на месте, а конверта нет.
Анатолий Петрович в изумлении развел руками.
– Что это за конверт? – требовательно спросила Амалия. – Может быть, там хранились деньги?
– Нет, – замотал головой режиссер, – нет! Деньги хранились частично у меня, частично у нее в шкатулке. Вон она, на прикроватном столике, Евгения… она никогда ее не прятала…
У него задрожали губы, когда он произносил имя жены. Амалия внимательно посмотрела на него и отвернулась. А ведь любил этот нелепый маленький человечек свою жену, ой как любил… По-настоящему. И на что она променяла его любовь? Точнее, на кого?
Как глупо, боже мой, как глупо…
– Идите, Дуняша, и позовите Эльзу Карловну, пусть она запрет дверь, – распорядилась Амалия. – У меня нет ключа.
И она направилась в комнату лакея Линькова, который неожиданно оказался на первом плане драмы, разворачивающейся в «Кувшинках».
Глава 15. Желтый конверт
Следует отдать Линькову должное: с видом полного смирения он сидел на старом стуле, пока Иван Иванович обыскивал его немногочисленное имущество, умещавшееся в одном обшарпанном чемоданчике. Возле Линькова стоял тот самый полицейский, который и сказал Амалии о шагах в комнате наверху. Поняв свою ошибку, он взирал на Петра с подозрением и неудовольствием, словно хотел сказать: «Знаем мы, знаем, что ты за шельма! Вот ужо погоди, господин следователь до тебя доберется…» Но пока все, что нашел добросовестный Иван Иванович, имело отношение исключительно к персоне самого Линькова и никак не могло послужить доказательством его ночного похода в опустевшую спальню на другом конце коридора.
– Желтый конверт, – объявила Амалия, стремительным шагом входя в комнату. – Куда ты его дел?
Да, Петр Линьков держался хорошо – до этого вопроса, но тут что-то в его лице дрогнуло, и Иван Иванович окончательно убедился, что баронесса Корф была права.
– Какой конверт… – начал слуга, ища взглядом бледного Колбасина, остановившегося в дверях.
Но тут Игнатова постигло озарение.
– А ну-ка, любезный, встань! Что-то ты как сел на стул, так от него и не отходишь…
Линьков поднялся, и, сокрушенно глянув с высоты своего немалого роста на Амалию, на Колбасина, на гадюку-следователя и седоусого полицейского, понуро отошел в сторону. Иван Иванович завладел старым стулом и вцепился в него, как утопающий – в соломинку. Собственно говоря, это была не соломинка, а, пожалуй, целое бревно – да что там, спасательная шлюпка; и окончательно это стало ясно, когда из-под поредевшей обивки, кое-где полностью отошедшей, был наконец извлечен тот самый желтый конверт из плотной бумаги.
Едва завидев конверт, Амалия тотчас же обернулась к Колбасину, но он, казалось, по-прежнему пребывал в полнейшем недоумении.
«Или он меня разыгрывает – актер! – или он действительно не знал, что это за конверт такой… В любом случае, верить ему нельзя…»
Успокоив себя этим соображением, Амалия подошла ближе. Конверт не был заклеен, а внутри находились не деньги, не драгоценности, а только одна старая фотография, на углу которой было пропечатано имя фотографа: «А. Воловский» и стоял адрес петербургского ателье. Судя по мундирам, здесь были изображены два студента, и одного из них Игнатов тотчас же узнал, хотя с тех пор тот отпустил усы, и в его волосах пробилась первая седина.
– Узнаете? – многозначительно спросил Иван Иванович, передавая снимок Амалии.
Тут он увидел ее выражение – и поразился. Нет, все-таки скажем правду: он даже не поразился, а испытал чувство, среднее между оторопью и испугом. В лице Амалии появилось что-то такое, что ему безотчетно крайне не понравилось. Губы с четко прорисованными уголками сжались, глаза метали молнии. Она буквально выхватила карточку у следователя, посмотрела на оборот (где не было ничего, кроме той же информации о фотографе и ателье, но по-французски) и сунула фотографию обратно в конверт.
– Прелестно, – проскрежетала она, – очень мило…
Теперь ошеломленный Игнатов и голоса ее не узнавал.
– Иван Иванович, мне понадобится полчаса для беседы наедине с… с ним. – Она коротко кивнула на застывшего в углу Линькова. – Дело оказалось довольно серьезным, и я надеюсь, что вы не будете на меня в обиде…
Следователь заверил ее, что, разумеется, она вольна действовать по своему усмотрению.
– А вы пока заполните бумаги и допросите остальных, что именно им известно об этой фотографии. Сам конверт пока побудет у меня.
По правде говоря, Иван Иванович изнывал от любопытства, но, видя, что баронесса не настроена давать объяснения, предпочел удалиться, уводя с собой полицейского и Колбасина. Дверь за ними затворилась.
– Можете сесть, – бросила Амалия лакею, а по совместительству – парикмахеру, актеру на мелкие роли и, как оказалось, вору.
Глядя исподлобья на странную даму, Петр Линьков бочком приземлился на стул и, не зная, куда деть руки, сложил их на коленях.
– Ну что ж, – непринужденно промолвила Амалия, став у стола (садиться ей не хотелось), – теперь поговорим. Предупреждаю: никаких уверток, иначе вам придется очень несладко. Вопрос первый: это вы убили Евгению Колбасину, более известную под псевдонимом Панова?
– Нет. Нет, что вы! – ужаснулся Петр. – Я никогда…
– Одного «нет» вполне достаточно, – оборвала Амалия. – Тем не менее вчера ночью именно вы взяли лампу и пришли в ее спальню, чтобы забрать желтый конверт. Откуда вы о нем узнали?
Петр несколько раз моргнул.
– Дуняша проболталась. Она у нас языкастая, слово за слово, ну и…
– Что именно Дуняша сказала вам о конверте?
– Хозяйка говорила, что на этой фотографии можно сделать хорошие деньги, но она этого не хочет. Дуняше показалось чудным, что фотография может быть такой важной, ну, она и рассказала мне…
– Дуняша сказала вам, кто именно изображен на фотографии?
– Я так понял, что Матвей Ильич Ергольский и какой-то преступник. Ему бы не понравилось, если бы эта фотография всплыла. Я хочу сказать, не преступнику, а…
– Спасибо, можете не уточнять. То есть ваша хозяйка могла бы этим фото шантажировать Матвея Ильича, но не хотела этого. Зачем же она взяла фото с собой?
– Ну так она специально приехала сюда, чтобы уломать Ергольского, – пожал мощными плечами Петр. – Потому она и настояла, чтобы мы остановились в «Кувшинках». Она хотела, чтобы он написал для нее пьесу.
– Матвей Ильич пьес не пишет.
– Это он так всем говорит, но на самом деле пишет. Для домашнего театра, для жены своей, чтобы ей не скучно было. А писатель он популярный, его книги расходятся очень хорошо. Его пьеса тоже бы имела громадный успех, если поставить ее в Петербурге.
– Поправьте меня, если я не права. Иными словами, ваша хозяйка хотела потребовать, чтобы Ергольский написал для нее пьесу, иначе стала бы грозить предать фото гласности?
– Да.
– Откуда у нее вообще взялась эта фотография?
– Я не знаю.
– Почему вы решили забрать фото после гибели хозяйки? Только не вздумайте мне врать.
– Видите ли, – пробормотал Петр, – я человек маленький. Конечно, к Анатолию Петровичу я очень привязан… и на сцену выхожу с удовольствием… но на «кушать подано» да на завивку волос актрисам не проживешь, верно? Вот я и подумал: если это фото такое стоящее, почему бы мне его не забрать…
– То есть вы хотели показать фото Ергольскому и попросить у него денег?
– Ну… да. Он же богатый человек, с него не убудет…
Амалия поглядела на Петра и с жалостью покачала головой. Как в его возрасте, с его жизненным опытом можно быть таким наивным?
– А может быть, это Ергольский просил вас выкрасть фото за деньги? Нет?
– Ничего он меня не просил, – обидчиво пропыхтел слуга. – Я решил: зачем добру пропадать? Я же не деньги украсть хотел… Анатолий Петрович и Павел Анатольевич даже и не знали, что это за фото такое, для них оно ничего не значило… А тот, второй, значит, и впрямь важный преступник? То-то мне кажется, что я его где-то видел…
– Известно ли вам, успела ли ваша хозяйка сказать или хотя бы намекнуть Ергольскому о том, что у нее есть это фото? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
– Понимаете ли, сударыня… Я все-таки больше при Анатолии Петровиче был, а с хозяйкой в основном Дуняша имела дело… И она ничего мне не говорила… ну, о чем вы только что сказали… Я так понял, Евгения Викторовна хотела Матвея Ильича добром уломать, и только если бы он отказался наотрез, она бы показала ему фото…
Амалия не отвечала. Она вспомнила слова своего управляющего, которые ей передал следователь, – о том, что Панову вообще не должны были убивать, не тот это характер… «С ней не должно было случиться то, что случилось, поэтому я делаю вывод, что где-то она допустила ошибку», – сказал Франц Густавович. Уж не был ли затеянный ею шантаж той самой ошибкой? Ведь это фото может разрушить всю жизнь Ергольского, и легко.