Секундант одиннадцатого - Хаим Калин

слыть мастером своего дела, предположим, как вы, при этом не только не иметь перспектив карьерного роста, но и ежеминутно рисковать своим местом занятости. Иными словами, любое нормативное, в духе инструкций решение чревато суровыми оргвыводами, когда начальство жаждет списать свой промах за счет рядовых исполнителей. То, что, на первый взгляд, освящено буквой и духом закона, при некоторых обстоятельствах может обернуться для вас компроматом. И тысячи отраслевых инструкций, вдруг поменяв интерпретацию, заработают против вас. Подвожу итог… Не сомневаюсь, что в моем случае вы действуете по правилам, и я не помышляю вас критиковать. Но поверьте мне на слово: моя высылка, к которой вы будто непричастны, тот самый случай, когда паны дерутся, а у холопов чубы трещат. То есть может так случиться, что моя депортация вылезет вам, прилежному клерку, боком. Для того чтобы такую вероятность исключить, вам нелишне перестраховаться… Как представляется, весть о моей планируемой высылке наверх уже ушла…

– Наверх – это куда? – жестко перебил функционер.

– Наверх – это наверх, отталкиваясь от понятия «чекистский капитализм», получившего хождение на Западе, – разъяснил Алекс и вновь оккупировал трибуну: – При всем том извещен ваш надзор или нет, не столь уж важно. То, что актуально – это донести до вашего начальства мои слова, не выходя за должностные рамки при этом. Ведь у высылаемого право на просьбы и апелляции имеется. Так вот, прошу передать по инстанциям, что в накопителе Шереметьево для высылаемых содержится гражданин Израиля Алекс Куршин, 1954 года рождения. Точка. Это все, что я прошу.

Востриков оглянулся, будто проверяя, на месте ли Миронов, чуть раньше озадаченный доставить Алекса к неким сирийцам, с учетом израильского подданства последнего – настоящая пресс-хата. Но, обнаружив Миронова поблизости, почему-то задумался. Все же спустя секунду-другую будто вспомнил:

– Если у высылаемого – билет в один конец, то проездные расходы ложатся на него; уточню только стоимость билета. Куда все-таки – в Тель-Авив или Берлин?

– Говорила-їхала… – озвучил присказку Алекс, мало того что западноукраинскую, так еще малоизвестную. Вздохнув, продолжил: – Размечтались… Нет уж, произвол без должного ресурса – обезьянничанье в чистом виде. Как говорится, любой каприз, но за ваши деньги…

Востриков то ли в отвращении от услышанного, то ли подустав от трудного подопечного, скривился, после чего движением ладони пригласил Миронова подойти. Когда тот сблизился, нечто шепнул ему на ухо. И в приграничной суете незаметно растворился.

В камеру Алекса эскорт доставил не сразу – на процедуру регистрации в секторе пересылки ушел добрый час. Еще полчаса занял так называемый «прием» – технический цикл изоляции: беглый врачебный осмотр, изъятие личных вещей, включая ремень и шнурки, инструктаж о нормах внутреннего распорядка.

Пресс-хата не состоялась, хотя бы потому, что к его появлению на пересылке сирийцев выпустили для посадки на обратный рейс – Алекс пересекся с ними, когда оформлялось его задержание. Более того, со старшим по возрасту (приблизительно его лет) он кратко пообщался, причем по-русски. Тому почти не удивился: для забитого Ближнего Востока семидесятых-восьмидесятых СССР был возможностью получить за малые деньги пусть горбатенькое, но все же высшее образование, понятное дело, в сфере естественных наук. Ну и с минимумом инвестиций обзавестись женой-европейкой. Вследствие чего подняться в родном табеле о рангах на позицию-другую, не считая обретенной квалификации.

Алексу было обидно, что более плотного знакомства не получилось. Солидного возраста сирийцы не только на боевиков не тянули, но и были им полной противоположностью. Все – остепененные преподаватели вузов Дамаска, сирийская интеллигенция. Так что было с кем поговорить. О трагедии века, разорвавшую их родину на кровоточащие лоскуты, логистике беспрецедентного исхода в пятнадцатом и главное – каким видится Израиль с враждебной, но просвещенной стороны. Страна-мутант, где грандиозные обретения демократии внутри ее границ, уживаются с ползучим экспансионизмом и агрессивностью вовне, несообразными хельсинской эпохе. Государство полноценной мультикультурности, европейской толерантности для титульного этноса и… жесткой регламентируемой правительством цензуры, которая либо замалчивает, либо извращает сущности арабо-израильского конфликта.

Алекс не преминул поинтересоваться, почему почтенную публику в российский собачник занесло. Озираясь, сириец пояснил, что Москва – последнее окно (через границы РФ, Беларуси и Польши, преодолеваемые под водительством контрабандистов) в Европейское содружество. Судя по повороту от ворот, демаскированное и захлопнувшееся. Мачеха-судьбина…

Алекс посочувствовал, отметив, что участь коллег по несчастью все же лучше, чем сотен, если не тысяч их предшественников, закончивших свои дни на дне Эгейского моря.

Камера на шесть пересыльных оказалась пустой, и было не понять – это привилегия или месть погранслужбы, не воплотившаяся из-за преждевременной высылки сирийцев. Но копаться в тех частностях Алекс не стал – настолько в его пасьянсе Востриков казался малозначимой фигурой.

В том, что Востриков его просьбу вложит в уши начальству, Алекс не сомневался. Не потому, что от нее веяло интригой – причина не в этом. Мобилизационное общество, каковым являлся СССР и не перестает быть Россия, густо замешано на подозрениях к внешнему миру. Иностранец, да еще скомпрометированный – объект пристального внимания. К движениям его тела и мысли курирующему персоналу спустя рукава не отнестись. Как минимум, их нужно внести в отчет.

Другое дело, каков КПД возможного оповещения «компетентных органов»? Ведь институты силового поля разобщены, сообщаясь внутри себя и друг с другом бюрократически. Пока межведомственное зажигание сработает, начинание может заплесневеть.

Но то были, в какой-то момент понял Алекс, размышления оторванного от реалий дилетанта, пусть умудренного знаниями и опытом. Его план рухнул не потому, что сработал закон подлости, а из-за собственной непростительной ошибки. Ведь строжайшая секретность его досье, в суть которого, он не сомневался, были посвящены считанные единицы, лишала его дерзкую и не лишенную выдумки инициативу серьезных перспектив. Фигуранта-то Алекса Куршина для российской службы безопасности не существовало. По нему общепринятых регистрационных мероприятий могло не вестись вообще – сплошные коды и символы. Так что Роскомнадзор, некогда отлучивший его от России за резкие антикремлевские выпады, сослужил ему хорошую службу. Не случись запрета на въезд, он мог бы преспокойно пройти границу, чтобы… прогуляться по Москве, никем не востребованный. Тем временем берлинская резидентура и европейское ответвление СВР сбивались бы с ног в поисках фигуранта, бесследно исчезнувшего. И вынюхивали бы его где угодно, только не в Москве… Разумеется, не имейся у них доступа к немецкому банку данных трансграничных перемещений.

Не помогла бы и явка в штаб-квартиру СВР. Это грозило обрушить режим секретности, рачительно выстроенный вокруг его персоны – главное условие его ангажемента. Улетучься та маскировка, Алекс бы делался для заказчика генератором малопредсказуемых последствий.

При этом он по-прежнему находил свое решение –