Путешественница. Книга 2. В плену стихий - Диана Гэблдон

Я чувствовала тот душевный подъем, который ощущает любой врач, узнающий по описанию симптомов болезнь, уточняющий диагноз и ищущий пути лечения. Труба звала меня на подвиги, истинно!

– Разумеется, я не смогу сказать наверняка, не видя больных…

– Жена желает вам помочь и, несомненно, сделает это, но на борт вашего корабля она не поднимется, – заверил Джейми.

– Но… – В голосе Леонарда слышалось отчаяние. – Неужели миссис Малкольм не сможет…

– Нет, капитан, она не сможет, – отрезал Джейми, но одновременно с ним я твердо произнесла:

– Конечно, я смогу.

Джейми извинился, встал и вывел меня за руку в проход, откуда начинался кормовой трюм.

– Послушай, ты что, спятила? Кем нужно быть, чтобы выдумать эту прогулку на чумной корабль! И это когда мы ищем Эуона! Англичаночка, ты сумасшедшая – ставишь на карту жизни стольких людей по глупой прихоти! Пускай эти проклятые англичане передохнут – тебе какое до них дело?

– Корабль не чумной, – в свою очередь прошипела я, высвобождая руку из цепкой хватки Джейми. – Со мной будет все в порядке. Эй, шотландец, да отпусти же!

Джейми послушался, но стоял в проходе, раздувая ноздри.

– Он не чумной, у чумы другие симптомы. Похоже на брюшной тиф. Значит, мне ничего не грозит, я ведь вакцинирована от тифа. Помнишь, я говорила тебе о прививках?

Джейми засомневался в правдивости моих слов. То, что я спасла его после выстрела Лаогеры с помощью пенициллина, не убедило его в силе новейшей медицины, – он объяснял свое поистине чудесное спасение исключительно моим колдовским даром и применением познаний из области черной магии.

– Ну… Знаешь ли…

– Джейми! Я врач и всегда остаюсь им, чтобы я ни делала. Если люди попали в беду и если я могу помочь им, почему бы не воспользоваться этой возможностью? Кроме меня, им некому прийти на помощь. Я обязана отправиться на «Дельфин»!

Джейми вопросительно посмотрел на меня, призывая продолжить мою пламенную речь.

Я вдохнула свежий морской воздух, еще не отравленный смертоносными бациллами. Любой настоящий врач понял бы меня, но он не был врачом. Фрэнк с грехом пополам еще мог понять, что у меня существует потребность исцелять больных и спасать жизни людям, если их еще можно спасти, но попытаться это сделать, даже когда нельзя ничего предпринять. Джейми тоже должен был понять, но как сказать об этом?

– Когда я начала учиться, я поклялась…

Он вытаращился на меня.

– Какую еще клятву? О чем ты, англичаночка?

Вслух я произносила клятву Гиппократа только раз, но она всегда висела в рамочке в моем кабинете. Фрэнк подарил мне красивую рамочку, заключавшую священный для медика текст, когда я окончила медицинскую школу.

Сглотнув слюну и закрыв глаза, я принялась слово за словом произносить текст клятвы:

– «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство… Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла… Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».

Закончив говорить, я открыла глаза и увидела внимательный взгляд Джейми.

– Часть клятвы, например, обращение к богам и все такое, произносят по традиции, – вяло оправдалась я, не зная, как скрыть смущение и что следует сказать еще.

Джейми на миг свел брови.

– Я понял, что клятва очень древняя, языческая. Здорово сказано, что ты воздержишься от любовных дел, – заметил Джейми.

– О чем бы ты еще упомянул. Не думай, что я мечтаю совратить капитана Леонарда, поэтому готова заболеть ради него.

Он резко выдохнул и провел рукой по волосам.

– Выходит, это должен сказать каждый врач, если хочет врачевать? Вы хотите помогать всем, даже врагам?

– Именно так, всем, даже врагам. Если они заболели или если даже ранены в бою или в плену, – честно сказала я, надеясь, что Джейми поймет меня.

– Ясно… – задумчиво протянул он. – Я знаю, что такое клятвы, и помню, каково это – держать слово во что бы то ни стало.

Джейми пробежал пальцами мне по руке и остановился на кольце – то была моя правая рука с обручальным кольцом.

– Есть и непреложные обеты. – Он посмотрел мне в глаза, держа пальцы на кольце.

Солнце располагалось за головой мужа, очертив его силуэт и позолотив его кожу. Когда оно вспыхнуло на серебре кольца, я тихо проговорила:

– Да, это так. – Вторую руку я положила Джейми на грудь. – Если ты придерживаешься одной клятвы, приходится нарушать другую.

Джейми поцеловал меня со вздохом.

– Да, ты права. Ты должна держать все свои клятвы. – Отпустив меня, он не сдержался, чтобы не уточнить: – Так что ты говоришь, прививки – это стоящая вещь? – с сомнением в голове уточнил он.

– Ну конечно, раз я так говорю, – улыбнулась я.

– Возможно, не следовало бы отпускать тебя одну?

– Нет, не беспокойся, я отлично справлюсь сама, а ты не привит и можешь заразиться.

– Но ты ведь не видела больных, а уже делаешь такие далеко идущие выводы.

– Потому я хочу попасть на корабль. Теперь ты понимаешь?

Меня доставили на «Дельфин» с помощью подвесной люльки, обычно используемой боцманом. Она жутко раскачивалась над морскими водами, и я не раз закрывала глаза от жути, уже потеряв надежду попасть на борт хоть какого-нибудь корабля, но смогла по достоинству оценить, сколь серьезен военный корабль по сравнению с «Артемидой»: последняя казалась внушительной, только если стоять на ее палубе, а так я имела возможность сравнить. Гибралтарская скала и утлая лодочка – так соотносились «Дельфин» и «Артемида».

С собой принесла медицинский саквояж, но его на время пришлось отдать гардемарину: я хотела заколоть волосы, растрепанные ветром.

– Отведите меня к больным, – перво-наперво приказала я.

Ветер был и вправду силен, значит, оба корабля не смогут долго стоять борт к борту. Света было очень мало: от масляных ламп было мало толку, к тому же они качались в такт кораблю. Подвесные койки тоже раскачивались. Все утопало во мраке, и больные казались мне китами, которых выбросила на берег безжалостная стихия, или ищущих помощи морских животных, все еще надеющихся в одиночку противостоять буре.

Внизу было еще хуже – там невыносимо смердело. Вентиляционные отверстия не пропускали сюда надлежащее количество воздуха, и людям приходилось несладко. Здоровым, поскольку больным было уже все равно.

Главной проблемой было то, что кроме пота смердело рвотой и поносом, неизбывными при брюшном тифе, но здесь дело усугублялось тем, что многие больные были слишком слабы и не успевали дотянуться до тех немногих горшков, которые стояли под гамаками, поэтому вся палуба была запятнана жидкими фекалиями. Разумеется, моя обувь очень быстро набрала на себя приличное количество этой зловонной смеси и теперь отвратительно чавкала при ходьбе.

– Дайте больше свету! – Тот же гардемарин, которому я дала чемоданчик, должен был выполнить новый приказ, чему он явно не был рад.

Замотанный шарфом, над которым виднелись перепуганные глаза, он выглядел очень жалко, но был вынужден повиноваться мне, что и сделал, попытавшись подойти ко мне с фонарем поближе.

Матрос, чей гамак был ближе всего к нам, отвернулся и застонал, завидев свет. Я потрогала его – он был горяч от мучившего его жара, а живот у него раздулся и затвердел. Пальпация, во время которой он извивался подобно червю, причинила ему лишь новые мучения.

– Я помогу вам, ничего не бойтесь, – проникновенно пообещала я. – Но прежде можно я посмотрю ваши глаза? Я врач.

На свету зрачок сузился, а веки стали красными, когда я оттянула их.

– Нет, убирайтесь и уберите фонарь! – завопил человек. – Вы смерти моей хотите, в глаза светите! Голова пухнет от вас!

Все сходится: жар, рвота, спазматические боли в животе и головные боли.

– Вас знобит? – Я показала сопровождающему, чтобы спрятал свет.

По стону я поняла, что не стоило и спрашивать.

Лежавшие в гамаках были укутаны в одеяла, что никак не было сопоставимо с жарой, царившей здесь. Все свидетельствовало о болезни, но какой?