Исполнитель желаний - Анастасия Баталова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей представлялось, как на Нетту и всех остальных девчонок налетает смерч, он подхватывает их, начинает кружить, всё быстрее и быстрее, перемешивать, точно чудовищный шейкер, и они, истошно визжа, носятся по кругу в этом смертоносном вихре, на его поверхности временами показывается то чья-нибудь рука, то пола плащика, то копна ярких рыжих волос; смерч не знает пощады, как пёструю тряпочку, он проглатывает эту копну, Нетта исчезает. И дальше продолжается неистовая пляска вихря, ниспосланного могучей загадочной силой, которая никогда не даст Кирочку в обиду… Вот бы кто-нибудь действительно за неё заступился – всю свою жизнь она только и делала, что терпела насмешки и издевательства! Пусть он никогда не покажется ей на глаза, но он будет всегда рядом, этот тайный защитник, способный отомстить всем врагам одним неощутимым невидимым невесомым мановением мысли…
Переменчивое поведение Нетты ранило Кирочку каждый раз заново: происшествие в кафе на бульваре Плачущих Тополей не было первым и не стало последним, оно лишь заняло своё место в череде подобных повседневных трагедий; и, казалось бы, у Кирочки должно было рано или поздно выработаться нечто вроде иммунитета, но к предательству невозможно привыкнуть; и всегда оно воспринимается болезненно, свежо и ярко, неизменно вживается глубоко, окрашивая мир всеми оттенками боли – и всегда думается, вот оно, на этот раз последнее, самое страшное, и теперь насовсем, навсегда.
Не единожды Кирочка давала себе зарок больше не общаться с Неттой – но никогда не могла исполнить задуманного. Она тосковала; безмерная нежность к единственной подруге, пробуждавшаяся в ней при любом контакте, при случайном соприкосновении плечами во время урока, при неизбежной встрече в коридоре или в столовой – непрошеная упрямая нежность, снова и снова вынуждала Кирочку прощать. Люди сильнее всего привязывается именно к тем, кто изматывает им души, изнуряет их непосильным трудом непрерывного преодоления страдания.
Однако, утверждать, будто Кирочкины переживания не вызывали у её подруги чувственного отклика было бы ошибкой; взаимность со стороны Нетты, безусловно, имела место: она тоже скучала, если случались размолвки, часто сидела одна, и даже иногда, очень редко, правда, да и то полунамёками, первая предлагала перемирие.
В обиходе подруг было множество забавных выдуманных словечек, понятных только им двоим; существовали игры, в которые умели играть лишь они одни в целом свете. К праздникам, а иногда и просто так, девчонки рисовали друг другу карандашами, фломастерами, акварелью красочные открытки или даже целые журналы, с картинками, наклейками, забавными историями, шутками-междусобойками, комиксами про одноклассников и учителей.
Подобные маленькие секреты способны сплотить сильнее, чем какие-либо другие интересы подростков – сформировавшийся вокруг подруг трогательный, игрушечный мирок, обособленный, отделённый от всего остального, неодолимо притягивал Нетту, и потому, вероятно, она не могла окончательно шагнуть за его пределы, к другим девчонкам с их вечными сплетнями, смешками в спину, разговорами о косметике и нарядах. С Кирочкой всегда можно было остаться наедине, даже если вокруг были люди, множество людей. Она с детства обладала поистине чудесным свойством – создавать вокруг себя такие уютные мирки – этому она научилась, когда её забрали из детского сада и отдали на попечение бабушки. Бабушка постоянно хлопотала по хозяйству или смотрела нескончаемые телевизионные сериалы, не обращая на внучку никакого внимания; дети, предоставленные сами себе и при этом ограниченные в общении, обыкновенно вырастают в замкнутых чудаковатых взрослых, как будто немного сопротивляющихся всему внешнему, но наделённых взамен отзывчивости и готовности жить настоящим моментом, неуёмным воображением и какой-то таинственной отрешённо-счастливой мечтательностью – как будто Вселенная, навеки оставив этих своих избранников наедине с ними самими, приобщила их к чему-то более чистому, высокому и значительному, чем человеческое общество.
Другие сверстницы, конечно, тоже интересовали Нетту; и она довольно часто сознательно подавляла в себе желание к ним присоединиться, её привязанность к Кирочке была достаточно глубокой, и вдобавок, примешивалось чувство вины, ведь Нетта понимала, что, оставляя подругу, обрекает её на одиночество. Тем не менее, ссорились они нередко. И Кирочка всегда извинялась первая, вне зависимости от того, которая из них двоих оказывалась неправой. Она любыми способами пыталась вернуть утраченное расположение Нетты, порой унижаясь, порой позволяя подруге слишком многое и прощая даже то, что не следовало бы прощать; но не стоит поспешно судить её за это; мало кто способен в полной мере представить себе, насколько сильной может быть единственная привязанность изгоя.
И Нетта, как, наверное, любой человек, не осенённый подлинной святостью, не устояла перед великим соблазном этим воспользоваться. Но, к чести её надо заметить, она старалась не слишком наглеть. Кирочка ничего не жалела для Нетты – и добрую половину школьного завтрака, и домашние задания, и время, и порывы, и мечты – всё это она с радостью складывала на алтарь их дружбы; и, разумеется, посещение кафе на бульваре Плачущих Тополей вскоре было прощено Нетте, как и прочие небрежности, вольности, даже мелкие пакости – Нетта ведь была единственным существом, капризным, может быть, переменчивым, не упускающим своей выгоды, но, тем не менее, – Кирочка чувствовала – искренне привязавшимся к ней. И все жертвы, приносимые Кирочкой, объяснялись лишь её неуёмной благодарностью Нетте за это.
2
У Саша Астерса была длинная тонкая шея и крупная яйцевидная голова. Когда в средних классах он, подобно многим юношам, как-то размашисто и резко вытянулся, это стало ещё заметнее; русая стриженая голова, особенно если глядеть издалека, плыла в шумной утренней толпе школьников будто бы сама по себе; заметно возвышаясь над линией плеч, она воспринималась чем-то самостоятельным, отдельным, и оттого невообразимо гордым. Лоб у Саша был высокий, крутой, щёки трогательно округлые пока, нежные, должно быть; когда он стеснялся или сердился, они, как у большинства светлокожих, распускались большими красными цветами.
Учился Астерс неважно, но несмотря на это в классе его уважали. Он был немного неуклюж, нескладен, но одарён зато таким задорным искромётным обаянием, что когда он смеялся, хотелось смеяться тоже, просто смеяться, не важно над чем; среди мальчишек Саш легко становился заводилой; а многие девчонки уже бросали на него заинтересованные взгляды, красивые девчонки – не то что Кирочка! – они красили ресницы и даже волосы, модно одевались и носили свои тетради в кокетливых сумочках, а не в квадратных ранцах.
С пятого класса таинственная связь существовала между Кирочкой и Сашем Астерсом. Между «отличным парнем» и «ручкой от швабры». Должно быть, всё началось в тот день, на уроке географии, когда Кирочке показалось, что из загадочной страны фантазий поиграть с нею пришёл дракончик Гордон; ему ведь нужно было в кого-нибудь вселиться, чтобы существовать в настоящем мире, и он выбрал именно яйцеголового Саша Астерса…
Всё выглядело чередой самых обычных насмешек, но внутри оно было совсем другое, горячее, мягкое – как начинка в столовском пирожке – спрятанная глубоко, она остаётся тёплой, даже если корочка уже остыла. Когда Саш шутил над Кирочкой и смеялся, обнажая ровные мелкие зубы – в ней вместо обиды почему-то неудержимо разрасталась радость – точно большое дерево, которое изнутри так весело и сладко щекотало ветвями Кирочкин живот.
И Саш повторял это снова и снова. Его глаза-бабочки оказывались близко-близко – казалось, вот-вот вспорхнут да сядут ей на щёки – когда он, перегнувшись через парту, пытался сунуть какую-нибудь очередную пакость – жука, мокрую бумажку, обломанный карандаш – в карман её школьного рюкзака.
Как-то раз в столовой к завтраку подали макароны. Кирочка сидела за соседним столиком спиной к Астерсу.
Внезапно что-то липкое и холодное прыгнуло ей на шею.
Она удивилась – макаронина!
Кира обернулась. Саш Астерс хихикал, скаля зубы. Глаза у него блестели. Щёки цвели.
Кирочка не поскупилась на месть. Она зачерпнула целую ложку остывших макарон и, не раздумывая, запустила ими в Саша. Предвкушая ответный удар, она тотчас выскочила из-за стола и помчалась между столиками семимильными прыжками больших ног. Радость от безнаказанности, и ещё от чего-то, чему не было названия, вольно и горячо билась под рёбрами; Кирочка неслась по проходу – быстрая, лёгкая, радостная – как первый весенний ветер, звёздами сияли её огромные антрацитовые глаза. И пространство перед нею расступалось, давая дорогу этому стихийному потоку радости; останавливались и пропускали бегущую девчонку встречные, завороженные, ослеплённые сверканием её чувств…