Невидимый (Invisible) - Пол Остер

Ему противно размышлять об этом, смотреть на невинную Сесиль, как на лишь сексуальный объект, потенциальную жертву его обаяния соблазнителя (полагая, что у него есть подобное), но в то же время он знает, он — на войне, на подпольной партизанской войне, и этот обед — первая схватка в этой войне; и, если он сможет выйти победителем, соблазнив будущую приемную дочь врага, он без промедления пойдет и на это. Но юная Сесиль — не кандидат на соблазнение, и потому он перейдет к более незаметной тактике достижения цели, переключившись с отчаянной атаки дочери к двойному нападению на мать и дочь — попытаться сблизиться с ними и потихоньку перетащить их на свою сторону. И все это должно произойти под неустанным наблюдением Борна, в невыносимом удушающем пребывании с человеком, на которого он с трудом может смотреть. Хитрый, скептичный Борн, без сомнения, в глубине подозревает о двуличии Уокера; и кто знает, если он лишь сделал вид о принятии извинений, чтобы посмотреть, что у этого молодого проходимца на уме? В его голосе слышна еле заметная жесткость, замаскированная приятной болтовней и лживой дружеской атмосферой; и возбужденный натянутый тон подтверждает его настороженность. Будет неумно встретиться с ним опять, говорит себе Уокер, от чего для него становится чрезвычайно важным установить сепаратный мир с семьей Жуэ сегодня, до того, как закончится ужин.

Женщины находятся на другом конце стола. Он сидит напротив Сесиль, а Борн, слева от него — напротив Хелен. Уокер изучает глаза Хелен во время ее взглядов на жениха и тоже, как и Марго, поражается отсутствию хоть какой-нибудь искры между ними. Другие чувства проскальзывают в ее глазах — меланхолия, доброта, горечь — но не любовь, совсем немного счастья и чуть-чуть радости. Но как кто-то может быть счастливым в положении Хелен, проведшей шесть или семь лет в скорби и ожидании малейшего движения ее полу-мертвого супруга в госпитале? Он представляет себе Жуэ в коме, простертого в кровати, к его телу подключены бесконечные провода и узлы трубок — одинокий пациент в огромной, позабытый всеми камере, живой, но уже не живой, мертвый, но еще не мертвый; и, внезапно, он вспоминает фильм, который видел с Гвин два месяца тому назад, Слово, фильм Карла Дрейера, сидя рядом с сестрой на балконе кинотеатра Нью Йоркер, и мертвую жену крестьянина, лежащую в гробу, и слезы в глазах, когда она поднялась и вернулась к жизни; но, говорит он себе, эта была лишь история, будто-на-самом-деле история в будто-на-самом-деле мире, а этот мир не такой, и в этом мире не бывает чудесных воскрешений для Жуэ, муж Хелен никогда не поднимется и не вернется к жизни. От кровати Жуэ в госпитале сознание Уокера перепрыгивает к другой кровати; и, прежде, чем он остановит свое воображение, ему видится отвратительная сцена, рассказанная Марго два дня тому назад: Марго в постели с двумя мужчинами, Борном и кем-то другим, как его звали, Франсуа, Марго в постели с Борном и Франсуа, трое голых сношающихся тела; и сейчас он видит Борна, наблюдающего за Франсуа, входящим в Марго, и вот он, Борн, голый, с толстым обвисшим телом, в спазмах возбуждения, мастурбирует, глядя на свою подругу с другим мужчиной…

Уокер улыбается Сесиль, чтобы развеять эти образы, и она улыбается ему в ответ — немного удивленная, но довольная его вниманием — интересно, думает он, как этот случай может объяснить желание Борна жениться на Хелен. Он постоянно борется со своими желаниями, сопротивляясь грязным жестоким порывам, а она для него — возможность быть респектабельным, стена, отделяющая его от безумия. Уокер замечает, как подчеркнуто вежливо он относится к Хелен, обращаясь к ней на Вы вместо интимного Ты. Этот язык графов и графинь, язык семьи верхних кругов высших классов создает дистанцию между собой и миром, а также и служит защитой от него. Нет, не любовь нужна Борну, а спокойствие. Чувственная Марго вызвала в нем все худшее. Сможет ли спокойная и замкнутая Хелен превратить его в нового человека? Мечтай-мечтай, говорит Уокер себе. Человек твоего ума должен быть намного мудрее.

После заказа блюд Уокер узнает, что Хелен работает речевым патологом в клинике в Четырнадцатом районе. Она в этой профессии с начала пятидесятых годов — другими словами, задолго до несчастного случая с мужем — и, хотя она полностью зависит от своей работы, как источника денег на содержаниее ее небольшой семьи, Уокер очень скоро понимает — она полностью посвящена своей работе, и ее карьера приносит ей огромное удовольствие и является, возможно, самой важной частью ее жизни. Если погрузишься в море проблем, только работа сможет стать спасительным плотом. Уокер читает это в ее глазах и поражен, как заметно они начинают блестеть при упоминании Борном о ее работе; и, внезапно, предоставляется шанс приблизиться к ней с уместным разговором. Честно говоря, Уокеру в самом деле интересно то, чем она занимается. Он читал Якобсона и Мерло-Понти об афазии, потере речи, и обучении языку, думал об этих проблемах, и поэтому он совершенно не чувствует себя обманщиком или заговорщиком, когда начинает бомбардировать ее вопросами. Поначалу его энтузиазм отталкивает Хелен, но как только она распознает искренность в его вопросах, она начинает рассказывать о речевых заболеваниях детей, об ее методе лечения в клинике шепелявящих, заикающих подростков, при этом она занимается не только с детьми, но и со взрослыми тоже, стариками, жертвами инфарктов и различных головных травм, утративших способность к речи или запоминанию слова или даже произношению слов настолько, что слово ручка становилось бумагой, а дерево превращалось в дом. Существуют несколько видов афазии, узнает Уокер, каждая зависит от того, какая часть мозга повреждена — афазия Брока, афазия Вернике, сенсорная афазия и так далее — разве это может быть неинтересным, говорит Хелен, улыбаясь в первый раз за все время присутствия в ресторане, по-настоящему улыбаясь, разве это может быть неинтересно, что мысли не существуют без языка; и, поскольку язык — функция мозга, мы могли бы сказать, что язык — возможность постижения мира через символы — в какой-то мере физическое составляющее человеческой сущности, что доказывает, старомодная дуальность тело-сознание — чепуха, не правда ли? Прощай, Декарт. Тело и сознание едины.

Он открывает для себя лучший способ узнать их — предоставить их себе, спрашивать вопросы, а не давать ответы, и пусть они сами расскажут о себе. При этом Уокер не настолько силен в манипуляциях человеческим общением и замирает тут же в неудобном молчании, когда Борн врезается в разговор с недовольными комментариями об отказа израильской армии уйти с Синайского полуострова. Уокер догадывается, что тот хочет втянуть его в спор, но, на самом деле, он разделяет позицию Борна и, избегая согласия с ним, просто молчит, ожидая окончания комментариев, и замечает, что рот Сесиль вновь искривился от какого-то скрытого от всех веселья. Он, может быть, заблуждается, но, похоже, она находит забавным активность Борна. Через пару минут речь Борна сходит на нет появлением закусок. Воспользовавшись случаем, Уокер прерывает наступившее молчание вопросом к Сесиль об ее интересе к древним грекам. Греция не была предметом для изучения в школе, говорит он, и завидует ее возможности. У него осталось в университете только два года обучения, и, похоже, слишком поздно для того, чтобы начать.

Вообще-то нет, говорит она. Как только выучишь алфавит, это совсем нетрудно, как поначалу кажется.

Некоторое время они говорят о греческой литературе, и потом Сесиль рассказывает ему об ее летнем проекте — нереальный, совершенно амбициозный план, на который ушли три месяца безуспешных попыток и разочарований. Бог знает, что вселилось в нее, говорит она, но в ее голове возникла идея перевести на французский язык книгу-поэму самого трудного, какого можно было представить, поэта. Когда Уокер спрашивает, кто этот поэт, она пожимает плечами и говорит, что он не слышал его имени, что никто о нем не слышал, и, в действительности, когда она называет имя поэта, Ликофрон, живший около 300 д.н. э., Уокер соглашается с ней. Поэма о Кассандре, продолжает она, дочери Приама, последнего царя Трои — о бедной Кассандре, в которую, к ее несчастью, влюбился Аполлон. Он предложил ей дар предвидения, но лишь в обмен на ее девственность. Поначалу она согласилась, потом отказалась, и оскорбленный Аполлон отомстил ей, отравив дар тем, что никто никогда не поверил бы в предсказания Кассандры. Действие поэмы Ликофрона происходит во время Троянской войны, и Кассандра находится в тюрьме, уже обезумевшая, осужденная Агамемноном на смерть, выкрикивающая бесконечные, будто в бреду, видения будущего языком невероятно сложным, наполненным метафорами и аллюзиями, почти бессмысленным. Эта поэма криков и вздохов, Сесиль говорит ему, великая поэма по ее мнению, дикая и совершенно модернистская поэма, но при этом настолько сложная и труднопереводимая, настолько за пределами ее возможностей, что многочисленные часы, проведенные ей за переводом, вылились лишь в сто пятьдесят строк. Такими темпами, говорит она, смешливо скривив свой рот, она закончит перевод только за десять или двенадцать лет.