Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год - Федор Глинка

Вспорхнул жаворонок, вылетел из дымного облака и запел прекрасную песнь свою в высоте. За час на сем месте свистали пули. В стороне, где стоял наш лагерь, выехал крестьянин обрабатывать поле. Бедный! думал я, обманутый мгновенною тишиною, ты не знаешь, что скоро опять загремят перуны, и нива твоя потонет в крови!.. Французы в целодневном сражении обыкновенно приостанавливаются на час времени, чтоб с сугубым потом стремлением возобновить нападение. Так затихает огнедышущий вулкан, готовясь поглотить целую область!.. К вечеру большие колонны их засинелись у подошвы горы на левом нашем фланге. Намерение неприятеля было овладеть горами, с высоты которых он мог бы стрелять вдоль главной нашей позиции и сбивать целые полки. Семилетняя война, Гохкирхенское сражение и сами собою горы сии показывали, сколь они важны. Там поставлен был небольшой корпус принца Виртембергского. Но неприятель потянулся к горам, как грозная туча, с силами ужасными, и граф Милорадович должен был послать еще несколько полков в подкрепление нашим, растянув между тем по всем противолежащим холмам баталионы пехоты и эскадроны конницы. Известно, что издали каждый баталион, стоящий на гребне холма, может показаться колонною - и это называют французы: (faire paroitre les masses) выдвинуть толпы, чтоб показать, что у нас много!.. Часто мера сия останавливает неприятеля в дерзких его намерениях обходить фланги и проч. Граф Милорадович, привыкший сражаться с французами, нередко поражает их - их же оружием. В горах началось самое жаркое дело. Спустились сумерки, и мелкий огонь заблистал в них. Гром то возвышался, то сходил вниз, по мере того как неприятель занимал высоты или наши сбивали его. Наконец нашла мрачная ночь и стала между теми и другими. Сражающиеся, с обеих сторон, так близко одни от других расположились на ночлег, или, лучше сказать, от усталости попадали на землю, что одна только темнота разделяла их. Граф остановился на бивак в Лубенском, храброго генерала Мелиссина полку, которым на то время командовал полковник Давыдов. Развели огни, и мы без сил попадали около них. Кусок хлеба был тогда великою драгоценностию. Привели пленного. Граф велел мне расспросить его, и этот сержант 7-го линейного пехотного полка объявил, что в горы послано вдруг восемь больших колонн; что они впотьмах стреляли по своим; что потеряли в одном этом месте до пяти тысяч; и наконец, что Наполеон сам провожал сии колонны, разъезжая на маленькой белой лошадке в простой солдатской шинели с красным воротником. Этот же пленный уверял, что они целые восемь дней не имели хлеба (слова свои подтверждал он, с жадностью пожирая полусырые картофели, бывшие у огня); он прибавил, что войска не хотели драться; что Наполеон, распустив слух, что заключил перемирие, вывел их будто для общего смотра, обещал хлеба и вдруг, указав на Бауцен, сказал: "Возьмите его!"

9 мая было у нас общее большое сражение, о котором подробное описание будешь ты читать в газетах и потом в журнале, о действиях большой армии, когда оный будет сочинен. Я не распространяюсь даже и в описании отличных действий, покрывшего себя в сей день блистательнейшею славою, левого фланга, которым командовал граф Милорадович, ибо и об этом будет особо напечатано. Но не могу вытерпеть, чтоб не заплатить дани удивления неимоверной храбрости графа Остермана, командовавшего войсками в горах. Генерал сей, известный своею неустрашимостью, превзошел самого себя в сей день. Не выходя из опасности, забыв о смерти, ни на шаг от цепи стрелков, а часто даже опережая оную, он дорого продавал неприятелю каждую сажень земли. Будучи тяжело ранен в плечо, с пулею в теле, сражался еще три часа, пока его вывели полумертвого. Генерал-майор князь Сибирский, находясь во все время при нем, участвовал в опасностях сражения и в славе победы. В начале дела граф Милорадович, объезжая полки, говорил солдатам: "Помните, что вы сражаетесь в день Святого Николая! Сей угодник божий всегда даровал русским победы и теперь взирает на вас с небес!.." В самом деле левый фланг стоял с необыкновенного твердостию. Дело, бывшее на сем фланге, может почесться отрывком Бородинского сражения. Фланг сей, отразив все усилия неприятеля, готов был сам идти, опрокинуть его и разбить. Уже граф Милорадович заготовлял большую колонну, которую сам с бывшими тут генералами хотел вести прямо на город... Неприятель с своей стороны показывал великое искусство и точность в действиях. Многочисленные строи его сближались, разделялись или заходили один за другой, как будто движущиеся стены. В одном месте толпы сгущались, в другом редели... Казалось, что всем этим управляла какая-то невидимая рука и двигала людьми, как куклами. В самом же деле все это производилось посредством ракет. На центре подымалась ракета, на левом фланге понимали ее, отвечали таковою же и потом исполняли, что следовало: приступ, отступление и проч. Протяжение целого строя было, по крайней мере, верст на десять; следственно, сношение посредством адъютантов было бы слишком медлительно. Но ракеты служили тут воздушными маяками. Надобно признаться, что французы большие мастера драться в общем сражении, однако ж Веллингтон и Кутузов изобрели другого рода тактику, против которой они устоять не могут. Теперь нередко малая война побивает большую. На учебных маневрах только можно видеть такое стройное отступление, какое совершали войска наши в целый день, в глазах неприятеля. Так уклоняется лев от толпы охотников.

Графу Милорадовичу опять поручено было остаться в арьергарде и прикрывать отступление армий. Колонны наши пошли боковою дорогою на Лебау, чтоб выйти потом у Рейхенбаха на большую Герлицкую дорогу. Мы проходили Гохкирху, и достопамятное 1758 года сражение живо представилось воображению нашему. Другие колонны шли большою дорогою, которая прямее; их прикрывал известный генерал Раевский с гренадерами.

К ночи неприятель совсем остановился; мы от него далеко ушли. Граф Милорадович уехал к государю, который вблизи оттуда находиться изволил. Французы зажгли свои биваки и окрестные деревни. Все небо обложилось багрянцем. Пехота наша медленно тянулась; мы могли нагнать ее во всякое время; голод мучил нас; недалеко в стороне показался неразоренный господский дом, и мы вчетвером решились заехать туда попросить куска хлеба. По счастию, хозяин, добрый саксонец, имел еще кое-что более. Он дал нам бутылку вина и миску картофельного супу. Надобно не есть два дня, чтоб почувствовать, в какой цене приняли мы этот дар. Бедные лошади наши приводили нас также в жалость: двое суток они ничего не ели, кроме гнилой соломы с старых шалашей, и двое суток, день и ночь, были в езде. Сострадательный хозяин вынес им охапку сена; мы остались на час покормиться. Между тем усталость наша так была велика, что всякий, как будто от какого волшебного прикосновения, кто где сидел, так и уснул. Различные смешанные сновидения: кровь, огонь, гром пушек и поля сражений представлялись встревоженному воображению моему. Вдруг раздался треск; необыкновенный свет блеснул в глаза - и я проснулся. Вышед на крыльцо, я увидел, что ближайшая деревня загорелась, и по всем окрестностям Бауцена пламя разливалось, как море!.. Народ, выбежав из домов, стоял толпами. Мужчины с пожитками, матери с грудными детьми на руках, старцы, белеющие в сединах, и кучи малых детей в каком-то ужасном оцепенении, без воплей и без слез, смотрели на сгорающую землю и раскаленное небо. Глубокая ночь, повсеместный пожар, войска, проходящие мимо, как тени, и длинный ряд блестящих вдали штыков представляли какую-то смешанную картину ужасов.

Я пошел опять в дом разбудить товарищей, чтоб ехать; заглянул нечаянно в боковую комнату и оцепенел от удивления!.. Прекрасная, очень молодая девушка, сидя на стуле и положа обе руки и голову на стол, спала самым приятным сном. Русые волосы, рассыпанные по плечам, не закрывали белой груди, которая тихим колебанием показывала, что сон ее был покоен, как сон невинности. Щеки алели, на губах порхала улыбка. Среди ужасного пожара целой области, в виду тающих окрестностей, невинность спит покойным сном, и в минуты всеобщего разрушения чистая совесть забавляет ее веселыми мечтами!.. Бедное дитя! думал я, ты спишь на краю пропасти, не имея понятия об опасности. Невинный, кроткий агнец! Убегай скорей отсюда!.. Скоро, скоро ворвутся алчные волки - и жизнь твоя угаснет!..

В это время треск пожара раздался еще сильнее; несколько домов вдруг рухнули - и уничтожились!.. Старая женщина, испугавшись, выбежала из другой комнаты; молодая красавица проснулась. Тут увидел я ее прелестные голубые глаза; слезы сверкнули на них. Раздался голос тихий и приятный; я услышал: "Боже! как пылает отечество наше!" Так говорила молодая девушка старухе, продолжая: "Чем виновны бедные саксонцы, что король их впал в заблуждение? Министры, министры совратили его с пути истины!.. О, король наш! Несчастный король! Для чего мирное и долголетнее царствование твое оканчивается такими ужасами?.. Для чего омочил ты седые волосы свои слезами и кровию твоего народа?.. (Warum hast du deine graue Haaren mit Tranen und Blute deines Volkes benetzt?..)" Вот собственные слова девушки. Они и теперь отзываются в ушах моих. Можешь судить, в какое удивление пришел я от них тогда. До сих пор меня не видали. Но тут не вытерпел я, вошел и спросил старуху: кто эта молодая девушка, которая с таким очаровательным умом и красноречием говорила о судьбе своего отечества? "Это бедная сиротка, живущая здесь в доме и трудами рук своих получающая себе пропитание", - отвечала старуха. Лицо молодой девушки облилось румянцем скромности. "Сколько вам лет?" - спросил я. "Четырнадцать", - отвечала она. Суди же, друг мой! о воспитании прекрасного пола в Саксонии, когда четырнадцатилетняя бедная саксонка умеет говорить с таким пленительным благоразумием. Между тем товарищи мои проснулись. Мы советовали женщинам уйти скорее в горы; они хотели убраться туда на заре. Потом распростились с хозяином и под блеск зарев, пробираясь между лесистыми горами, достигли передовой колонны нашей.