Принцесса-невеста - С. Моргенштерн

– Я не позволял тебе двигаться. Стой где стоишь или рискуешь навлечь мой гнев, который, хочу предупредить тебя заранее, значителен. У меня кровожадный нрав. Итак, что ты там говорил насчет своего обеда?

– Я говорил, что он будет готов лишь через несколько часов; я совершенно свободен и даже думать не могу о том, чтобы пошевельнуться.

– Ходят слухи, – сказал аристократ, – что далеко в холмах за Толедо живёт гений. Который делает лучшие шпаги в мире.

– Он иногда сюда заезжает – наверное, это запутало вас. Но его зовут Йесте и он живёт в Мадриде.

– Я заплачу пятьсот золотых за своё желание, – сказал широкоплечий господин.

– Это больше, чем все мужчины этой деревни заработали бы за целую жизнь, – сказал Доминго. – Честное слово, я был бы рад принять ваше предложение. Но я не тот человек, который вам нужен.

– Слухи привели меня к выводу о том, что Доминго Монтойя сможет решить мою проблему.

– В чём же ваша проблема?

– Я великолепный фехтовальщик. Но я не могу найти шпаги, которая соответствовала бы моим особенностям, и потому лишён возможности достичь вершины своих способностей. Если бы у меня было оружие, соответствующее моим особенностям, в целом мире мне не нашлось бы равного соперника.

– О каких особенностях вы говорите?

Дворянин поднял правую руку.

Доминго начал приходить в возбуждение.

У мужчины было шесть пальцев.

– Видишь? – начал аристократ.

– Конечно, – перебил его Доминго, – баланс шпаги для вас неправилен, ведь она всегда задумана для пяти пальцев. Хват любой рукояти вызывает у вас судорогу, потому что он рассчитан на пять пальцев. Для обычного фехтовальщика это не имело бы никакого значения, но блестящий фехтовальщик, мастер, в конце концов испытал бы неудобство. А величайшему фехтовальщику в мире должно быть всегда удобно. Хват его шпаги должен быть так же естественен, как и моргание, и не заставлять его думать.

– Я вижу, что ты понимаешь мои затруднения, – снова начал дворянин.

Но Доминго был уже там, где слова не могли достать его. Иниго никогда не видел своего отца таким взволнованным.

– Мерки… конечно… каждый палец и обхват запястья, и расстояние от шестого ногтя до подушечки указательного пальца… столько мерок… и ваши предпочтения… Вы предпочитаете рубить или резать? Если рубить, вы предпочитаете движение справа налево или, может быть, параллельное?.. Когда вы режете, нравится ли вам движение вверх, и сколько силы вы бы предпочли прикладывать с плеча, а сколько с запястья?.. Хотите ли вы, чтобы я покрыл наконечник, чтобы он легче входил, или же вам нравится смотреть, как лицо противника искривляется от боли?.. Столько нужно сделать, столько нужно сделать… – и он продолжал и продолжал в том же духе, там что дворянину пришлось спешиться и практически схватить его за плечи, чтобы заставить замолчать.

– Ты тот, о ком говорят слухи.

Доминго кивнул.

– И ты выкуешь мне лучшее оружие со времён Экскалибура.

– Я превращу своё тело в руины для вас. Вероятно, я потерплю неудачу. Но никто не будет стараться сильнее.

– И оплата?

– Когда получите шпагу, тогда и заплатите. Теперь мне нужно снять мерки. Иниго – мои инструменты.

Иниго кинулся в самый тёмный угол хижины.

– Я настаиваю на том, чтобы оставить что-нибудь как аванс.

– В этом нет необходимости; я могу не справиться.

– Я настаиваю.

– Хорошо. Один золотой. Оставьте его. Но больше не беспокойте меня насчёт денег, когда есть работа, которую надо начать.

Благородный господин достал одну золотую монету.

Доминго положил её в ящик стола и оставил, даже не взглянув.

– Сейчас вы должны ощутить свои пальцы, – велел он. – Сильно потрите руки, потрясите пальцами – вы будете взволнованы во время дуэли, и рукоять должна соответствовать вашей руке, когда вы возбуждены; если бы я снял мерки, когда вы расслаблены, то была бы разница, где-то тысячная доля дюйма, и это лишило бы нас совершенства. А мне нужно именно оно. Совершенство. На меньшее я не согласен.

Дворянин не сдержал улыбки.

– И сколько времени тебе надо, чтобы достичь его?

– Возвращайтесь через год, – сказал Доминго и начал работу.

Что за год.

Доминго спал только тогда, когда падал от усталости. Он ел только тогда, когда Иниго заставлял его. Он изучал, раздражался, жаловался. Ему не стоило и браться за эту работу; она была невыполнима. На следующий день он чуть ли не летал: ему не стоило и браться за эту работу, она была слишком проста и не стоила его трудов. От ликования к отчаянию, от ликования к отчаянию, день за днём, час за часом. Иногда Иниго заставал его в слезах:

– Что случилось, отец?

– Я не могу её сделать. Я не могу сделать эту шпагу. Я не могу заставить свои руки слушаться меня. Я бы покончил с собой, но что тогда ты будешь делать?

– Отец, иди поспи.

– Нет, мне не нужен сон. Неудачникам не нужен сон. И к тому же я спал вчера.

– Пожалуйста, отец, хотя бы вздремни немного.

– Хорошо, несколько минут; только чтобы ты не ворчал.

Иногда Иниго, проснувшись, видел его танцующим.

– Что случилось, отец?

– Я нашёл свои ошибки, исправил свои просчёты.

– Тогда она скоро будет готова, отец?

– Она будет готова завтра, и это будет чудо.

– Ты поразителен, отец.

– Я поразительнее чем поразителен, как смеешь ты оскорблять меня.

Но на следующую ночь снова слёзы.

– Что теперь, отец?

– Эта шпага, эта шпага, я не могу сделать эту шпагу.

– Но прошлой ночью ты сказал, что обнаружил свои ошибки, отец.

– Я ошибался; сегодня я нашёл новые, ещё худшие. Я – самое жалкое создание на земле. Скажи, что не против того, чтобы я убил себя, и я прекращу это существование.

– Но я против, отец. Я люблю тебя и умру, если ты перестанешь дышать.

– Ты не любишь меня на самом деле; ты говоришь это лишь из жалости.