Ворон - Эдгар Аллан По

soothing region —

For the spirit that walks in shadow

’Tis-oh, ’tis an Eldorado!

But the traveller, travelling through it,

May not – dare not openly view it;

Never its mysteries are exposed

To the weak human eye unclosed;

So wills its King, who hath forbid

The uplifting of the fringed lid;

And thus the sad Soul that here passes

Beholds it but through darkened glasses.

By a route obscure and lonely,

Haunted by ill angels only,

Where an Eidolon[87], name NIGHT,

On a black throne reigns upright,

I have wandered home but newly

From this ultimate dim Thule.

Страна Сна

Путем пустынным и глухим,

Ордою демонов гоним

Там, где тьма на небосклоне,

Там, где Ночь на черном троне,

        Я вернулся в край родной

        Из Фуле[88] темной и немой,

Лежащей в блеске гордого убранства

        Вне времени и вне пространства.

За гранью дней лежит страна

Безбрежных рек, долин без дна,

Но формы там в глазах размыты

Росой, во всем краю разлитой;

Там горы, в лоно вод смотря,

Отвесно рушатся в моря;

В морях, ярясь, взмывают воды

К пылающему небосводу;

Озера чужды синевы,

Озера мрачны и мертвы:

На черной глади их застыли

Пушинки легких белых лилий.

Там, где, не зная синевы,

Озера мрачны и мертвы,

А в водах горестно застыли

Пушинки легких белых лилий,

Где глядятся в глубь озер

Гребни грозных голых гор,

Где, тревожа мертвый пруд,

Жаба и тритон живут,

Где выходит в смрадный мрак

        Из болота вурдалак, —

Везде, в любом ущелье темном,

В любом урочище укромном,

Везде, куда ни бросишь взгляд,

Тени Прошлого стоят:

И слышит путник устрашенный

Мольбы, рыдания и стоны —

Стоны тех, кто исчез

В Земле – иль в черноте Небес.

Душа, лишенная отрады,

Там находит Эльдорадо[89],

И сердце, полное тоской,

Обретает там покой.

Но те, что были в этом крае,

Блуждали, глаз не подымая;

Тех тайн, что он в себе таит,

Смертный взор не различит:

На веки словно груз ложится —

Так повелела Ночь-царица.

Очам души тот край предстал

Как через дымчатый кристалл.

Путем пустынным и глухим,

Ордою демонов гоним

Там, где тьма на небосклоне,

Там, где Ночь на черном троне,

Я вернулся в край родной

Из Фуле темной и немой.

Eulalie[90]

                I DWELT alone

                In a world of moan,

        And my soul was a stagnant tide,

Till the fair and gentle Eulalie became my blushing bride —

Till the yellow-haired young Eulalie became my smiling bride.

                Ah, less, less bright

                The stars of the night

        Than the eyes of the radiant girl,

                And never a flake

                That the vapor can make

        With the moon-tints of purple and pearl,

Can vie with the modest Eulalie’s most unregarded curl —

Can compare with the bright-eyed Eulalie’s most humble and careless curl.

                Now Doubt – now Pain

                Come never again,

        For her soul gives me sigh for sigh

                And all day long

                Shines, bright and emphasis,

        Astarté within the sky,

While ever to her dear Eulalie upturns her matron eye —

While ever to her young Eulalie upturns her violet eye.

Лелли

                Исполнен упрека,

                Я жил одиноко,

        В затоне моих утомительных дней,

Пока белокурая нежная Лелли не стала стыдливой невестой моей,

Пока златокудрая юная Лелли не стала счастливой невестой моей.

                Созвездия ночи

                Темнее, чем очи

        Красавицы-девушки, милой моей.

                И свет бестелесный

                Вкруг тучки небесной

        От ласково-лунных жемчужных лучей

Не может сравниться с волною небрежной ее золотистых воздушных кудрей,

С волною кудрей светлоглазой и скромной невесты – красавицы, Лелли моей.

                Теперь привиденья

                Печали, Сомненья

        Боятся помедлить у наших дверей.

                И в небе высоком

                Блистательным оком

        Астарта[91] горит все светлей и светлей.

И к ней обращает прекрасная Лелли сиянье своих материнских очей,

Всегда обращает к ней юная Лелли фиалки своих безмятежных очей.

The Raven[92]

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,

Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,

While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,

As of some one gently rapping, rapping at my chamber door —

“’Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door —

        Only this and nothing more.”

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;

And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.

Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought to borrow

From my books surcease of sorrow – sorrow for the lost Lenore —

For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore —

        Nameless here for evermore.

And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain

Thrilled me – filled me with fantastic terrors never felt before;

So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating

“’Tis some visitor entreating entrance at my chamber door —

Some late visitor entreating entrance at my chamber door; —

        This it is, and nothing more.”

Presently my soul grew emphasiser; hesitating then no longer,

“Sir,” said I, “or Madam, truly your