Манускрипт египетского мага - Мари Тегюль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лили, вы знаете, что настоящее имя Ивана Александровича Бодуэн де Куртэне?
— Что? Нет, не знаю, но подождите, подождите. Этот Куртэне, что был у Тулуз-Лотрека… Такой неприятный человек, но что-то мне показалось в его лице знакомым, хотя я и не уловила это до конца… Что-то смутное… Я ничего не понимаю, но у меня чувство, что случилось что-то ужасное с Ивиком.
И она в смятении вскочила с кресла. Ник усадил ее обратно, налил воды и подал Лили. Она немного успокоилась и потом вдруг неожиданно выпалила.
— Что же я такое говорю! Как это я не знала! Я, конечно, знала историю Елены Ивановны и Ивика. Подождите, Николай Александрович…
— Просто Ник, — сказал Ник, придвигаясь к Лили. — Попробуйте вспомнить все, что касается этой семьи. Все, все. Какие-то ваши детские впечатления от посещения ваших соседей. Какие у них были слуги… Вот вчера там был слуга, Данила…
— Какой еще Данила, — удивилась Лили. — Никаких Данил там и в помине не было.
Теперь пришла очередь недоумевать Ника.
— Ну как же, среднего роста, коренастый, вид странноватый, руки длинные, длиннее чем у нормальных людей, морда лошадиная и борода лопатой…
— Все, что вы говорите, напоминает мне образ кретина Виктора, только без бороды, — резко сказала Лили.
Ник вскочил пораженный.
— Черт подери, Лили, а ведь и вправду… Неужели Виктор был сообщником? Похоже на то. Тогда понятна странная смерть Тулуз-Лотрека. Ведь никого, кроме Виктора там не было.
— И покушение на вас, — добавила Лили.
— Да, конечно, конечно, — задумчиво сказал Ник. — Ну постарайтесь, Лили, вспомнить все, что вы сможете, о доме Аргутинских.
Лили задумалась.
— Ну, вот, мои детские впечатления. Я всегда с удивлением и какой-то опаской разглядывала картины, висевшие в гостиной. Как я теперь понимаю, мастерство художников было таково, что я их воспринимала как живых людей. Это были великолепные портреты, мельком как-то при мне было сказано, что они собраны первым мужем Елены Ивановны. И еще у Елены Ивановны в комнате был заветный сундучок, где она хранила семейные альбомы в великолепных замшевых и кожаных переплетах, украшенных затейливыми металлическими накладками. Там же она хранила и какие-то девичьи письма, и другие вещицы, принадлежавшие лично ей. Она не любила, когда кто-нибудь был бы рядом с ней, когда она открывала сундучок и доставала из него дорогие ее сердцу вещицы. Исключение делала только для меня и при этом сажала меня на тахту, несколько поодаль и строго говорила: «Лилечка, сиди тихо, я седлаю коней моей памяти». И я сидела тихо и ждала, когда кони будут, наконец, оседланы. Они представлялись мне маленькими, игрушечными и в то же время живыми и пока я их ждала, а Елена Ивановна предавалась воспоминаниям, я засыпала на тахте. Вот только этот сундучок и представлялся мне таким таинственным. Больше ничего особенного я припомнить не могу, Елена Ивановна была обычной тифлисской дамой. Правда, немного замкнутой. Но это можно объяснить той трагедией, которую она пережила в молодости.
И Лили замолчала, продолжая теребить платочек и испуганно глядя на Ника.
Ник думал, что ему делать. С одной стороны, он ни за что не хотел отпускать Лили одну домой. Но, зная Кавказ, он не мог оставить ее у себя, под своей защитой. И тут спасительная мысль пришла ему в голову.
— Скажите, Лили, — спросил он, — вы знакомы с Елизаветой Алексеевной?
— Конечно, — немного удивленно сказала Лили, — конечно, и очень даже. Она бывает у нас и я, в свою очередь, часто навещаю ее. Я брала у нее уроки французского. Она хорошо знает папу. И знала маму. Елизавета Алексеевна часто гостила у нас в Коджорах.
Ник облегченно вздохнул.
— Тогда вот что. Вы не должны возвращаться домой. Я боюсь, что это опасно. Сейчас я напишу записочку Елизавете Алексеевне. Останьтесь сегодня у нее, я очень прошу вас.
— Я рада, что вы мне поверили, — тихо сказала Лили, глядя на Ника своими огромными глазами. — Но там няня, там Маруся.
— Няня и Маруся не представляют интереса для этих людей, но на всякий случай мы примем меры, у меня есть знакомые и они проследят, чтобы им не причинили зла. А я должен буду сейчас отлучиться и хочу знать, что вы в безопасности у Елизаветы Алексеевны. Да и Петрус остается в доме и будет охранять дам, — шутливо сказал Ник, стараясь поднять настроение.
— Так этот дом как крепость, — сказала Лили. — Здесь все в безопасности.
Ник сел к столу и написал записочку Елизавете Алексеевне, потом вышел и отправил ее с Петрусом наверх. Не прошло и пяти минут, как Елизавета Алексеевна спустилась к нему, как всегда подтянутая, моложавая, спокойная.
— Лилечка, деточка, — воскликнула она при виде Лили, — как я рада тебя видеть! Пошли пить чай, он только что заварен. А потом мы ждем и вас, Николай Александрович!
И, обняв Лили за талию, она повела ее к себе. Если бы Ник не знал, что это он только что попросил Елизавету Алексеевну приютить у себя Лили, то никогда бы этого не подумал. Все вышло так, будто Лили по дороге к Елизавете Алексеевне случайно заглянула к Нику и задержалась несколько дольше, чем позволяли приличия, и вот Елизавета Алексеевна и спустилась сама за ней. Чувство такта у этой тифлисской дамы было на самом высоком уровне.
Глава 16
Быстро переодевшись в неприметный костюм мастерового, Ник был уже готов выйти из дома, как снизу раздался звонок и Петрус вошел к нему с запиской от Кикодзе, принесенной Гаспаронэ.
«Дорогой Ник, — писал Кикодзе, — с некоторым запозданием сообщаю вам, что наши знакомые с Петра Великого отбыли в дорожной коляске в неизвестном направлении. Пока Гаспаронэ искал меня, прошло несколько часов. Печальное упущение. Мы принимаем меры, чтобы отследить их передвижение и направление следования. Кстати, если вы захотите вместе со мной осмотреть вчерашнее место происшествия, то у меня есть на то разрешение от полицмейстера и я буду ждать вас у аптеки Гейне под часами в 7 вечера.
Ваш Апполинарий».
На Эриванской площади Кикодзе уже ждал Ника и они решили, что спустятся на Петра Великого с верхних улиц, заодно осмотрят соседние улицы, нет ли там ничего подозрительного. У Кикодзе с собой был сверток из старой холщовой синей рабочей блузы, в какие мастеровые заворачивали свой рабочий инструмент. Со стороны можно было подумать,
