Осень - Оскар Лутс

— Вот еще, черт подери! Ну объясните же мне в конце концов, каким это образом и когда хотел я разорить его вонючее хозяйство? Мы всего лишь спросили — и сделали это вполне вежливо — не собирается ли он продать свой курятник и две-три полоски поля.

— Так-то оно так. Не знаю, какой бес в него вселился. Только нет во всем этом ничего хорошего, именно потому я и предостерегаю вас, так… по-дружески. Нет, на открытом-то месте он вам ничего не сделает, но тот лес возле Пильбасте, тот… Одним словом, будьте предусмотрительны! Там он может подстеречь вас за каждым деревом и кустом.

— Подумать только, вот скотина! — Кийр мотает головой. — А что, если я и не стану возвращаться через Пильбасте? Если пройду как-нибудь стороной? Разве нет обходного пути?

— А вот это, дорогой господин Кийр, мне неведомо, я ведь в этих краях впервой. Но может быть, господин Паавель знает какую-нибудь окольную дорогу?

При этих словах Киппель едва заметно подмигивает пихлакаскому хозяину, и тот понимает его с редкой проницательностью.

— Видите ли, господин Кийр, — Паавель вздыхает, — отсюда в Паунвере есть даже две кружные дороги, но, воспользовавшись ими, вы должны будете либо сделать крюк в двадцать пять километров, либо пройти через болота и топи. Первая дорога, хоть и надежная, но страшно длинная, а на второй, если вы с нею незнакомы, можете утонуть или заблудиться.

— Ой, ой, ой! — стеная произносит Кийр. — Что же мне делать? А вы, господин Киппель, не пошли бы вместе со мною назад, в Паунвере?

— Как? Назад в Паунвере? Что я там потерял? Нет, это ни при каких условиях невозможно. Я еще пооколачиваюсь тут, в поселении Ныве, а потом по наикратчайшей дороге рвану в Тарту. За кем мне гоняться со своим пустым мешком, меня ведь даже деревенские куры и петухи поднимут на смех. Хоть я и мешочник, в моем мешке все-таки должно что-нибудь лежать — помимо двух-трех пакетиков иголок да нескольких катушек и еще кое-что по мелочи. Нет, господин Кийр, что до меня, так я теперь не скоро снова приду в Паунвере. Мне, всеконечно, надо в городе пополнить запас товара, и основательно.

— Ну, а если я по прибытии в Паунвере куплю все, что у нас осталось?

— Зачем же вам скупать ненужные веши? Это было бы смешно.

— А если я вам заплачу просто так, наличными деньгами… за то, что вы меня проводите?

— Еще того не легче! Во-первых, я не нищий, а, во-вторых, провожая вас, не хочу получить пулю — еще неизвестно, такой ли уж хороший стрелок этот поселенец из Пильбасте, чтобы попасть именно в вас. Где гарантия, что его пулька не пощекочет мои собственные ребра?

Портной опускает голову и сопя погружается в глубокое раздумье. Наконец произносит:

— А вы, господин Паавель, не отвезете меня домой на лошади, само собой, за хорошее вознаграждение?

— Нет, нет! — Поселенец мотает головой. — Пасть на поле сражения — это дело чести, а так, с бухты-барахты сунуться под пулю душегуба — легкомыслие и глупая бравада.

— Гм! Но что же, черт побери, мне делать? — И после довольно долгой паузы Кийр добавляет: — Нет, знаете ли, мои господа, я все же пойду через Пильбастеский лес, небось я соображу, как это сделать. И если ему суждено меня убить — пусть убивает. Во всяком случае, тогда вы будете знать, кто именно убийца.

Высказав это отчаянно смелое решение, Кийр отвешивает обоим остающимся вежливый поклон и быстрым ходом направляется в сторону Паунвере, легконогий, словно олень. Но отойдя шагов на двадцать, кричит хозяину хутора Пихлака:

— Стало быть, господин Паавель… примерно через неделю я снова приду к вам и скажу либо «да», либо «нет». Я держу свое слово. А вы хорошенько все обдумайте и определите ваш минимум. Аu revoir! [26]

Киппель и Паавель, усмехаясь, переглядываются, но ни тот, ни другой не произносит ни слова, наконец последний спрашивает:

— О чем, собственно, шла речь?

— Какая речь?

— Ну, естественно, когда говорили о каком-то разбойнике из Пильбасте.

— Да пустое все это! — Киппель закуривает сигару. — Просто-напросто хотелось малость припугнуть этого короля иголки, он всю дорогу только и делал, что подначивал меня, пусть теперь хотя бы это будет ему, так сказать, встречной услугой.

— Ха-ха-ха, — смеется поселенец, — понятно. Но у этого мужичка, видать, и впрямь в голове винтиков не хватает. Что вы на этот счет думаете, господин Киппель?

— Охо-хо, винтики-то у него на месте, только труслив он не в меру, завистлив да еще и неуживчив. Взять, например, хотя бы тот факт, что он вроде бы не в состоянии жить даже в таком достаточно зажиточном поселке, как Паунвере.

— Понятно, а что вы скажете насчет его намерения купить хутор?

— Черт знает, — торговец пожимает плечами, — может быть, даже и купит. Деньги у него, похоже, есть — с чего же еще он такой самоуверенный и надутый, словно пузырь.

— Я, во всяком случае, этого человека не понимаю. Мне пришлось в жизни иметь дело со многими людьми, и почти каждого я в большей или меньшей степени видел насквозь, но этот портной для меня и впрямь остается загадкой. Ну да пусть себе будет кем и чем угодно, ведь и я тоже не вчера родился, чтобы позволить себя надуть, в случае, ежели он и впрямь станет покупать хутор.

— Нет, ну какое тут может быть надувательство, вы же человек образованный, но…

— Но?..

— Но стоит ли вам вообще продавать свой прекрасный хутор? Это главный вопрос.

— Ах, так. Ну да, разумеется, продавать не стоило бы, но я ведь говорил вам, что жена грызет меня, словно червь: продай да продай. Какая же это жизнь?! Другой бы муж, характером потверже, в любом случае поступил бы так, как сам хочет, но видите ли, именно такого характера потверже у меня и нет. Я могу командовать батареей, но против жены я пас. Я множество раз пытался поставить себя…

— Но не можете? — Киппель сочувственно улыбается.

— Мочь-то могу, да только на пять минут. А потом снова все идет по-прежнему. Если у того мужика из Пильбасте, как вы Кийру сказали, вместо сердца — нож для забоя свиней, то у меня в груди… то ли кусок воска, то ли что-то и того мягче. Небось вы, господин Киппель, не верите, что я артиллерийский капитан!

— Почему это мне не верить? Я уже вчера слышал, как батрак называл вас капитаном.

— Да, — пихлакаский хозяин опускает голову, — я и впрямь горазд жить с войною, а не с женою. Но хватит уже хныкать, — говорит он, махнув рукой, — каждому, кто хоть немного знает себя, известно: то, что Господь некогда положил ему в колыбель, с ним и пребудет до конца жизни, как бы ни рыпался, как бы ни закатывал глаза. Да, можно, конечно, себя укрощать по малости, но такая борьба с самим собою чрезмерно тяжела, однако — довольно об этом! Знаете ли, господин Киппель, что мы теперь сделаем?

— Я во всяком случае загляну тут на два-три хутора, после чего помчусь на ближайшую железнодорожную станцию. Стыдно мотаться с таким скудным товаром.

— Хорошо, вам виднее, как поступить. Но прежде чем расстаться, зайдемте сюда, к одному бобылю, и чем-нибудь подкрепимся.

— Как это — подкрепимся? Мы ведь недавно ели.

— О-о, это нечто другое. Старый Антс гонит отменное хмельное.

— Господин Паавель! — Киппель отступает на полшага. — Давайте отставим это визит.

— Нет, не отставим! Хочу снова хотя бы на полчасика почувствовать себя капитаном! Пойдемте! Вам не придемся потратить ни копейки.

— Речь не о том. Я еще никогда в жизни не был скрягой. Я лишь опасаюсь, что дома у вас выйдет ссора с женой.

— Ссора так или иначе будет. Одной больше, одной меньше — какая разница. Пойдемте со мной! — И капитан добавляет с улыбкой: — Я приказываю!

Киппель бросает на землю вконец догоревший огрызок сигары, чешет бороду и весьма неохотно следует за капитаном. Вскоре в убогой избушке бобыля Антса начинается долгая беседа, которую время от времени сопровождают жалобные стоны маленького каннеля.

А Георг Аадниель тем временем усердно утюжит большак, осуществляя форсированный марш в направлении Паунвере, и каждый новый шаг все больше приближаем портного к этому — чтобы ему ни дна ни покрышки! — поселению Пильбасте.

Несмотря на зимний холод, со лба путника струится пот… пожалуй, уместно было бы сказать даже кровавый пот, ибо этот ужасный Пильбастеский лес так и кишит душегубами, которые точат зуб на его, Кийра, душеньку. Вместо двух глаз у портного целых четыре: одна пара спереди, вторая сзади — поди знай, подкарауливает ли «он» непременно в лесу, может, затаился где-нибудь в придорожной канаве, в одной руке — заряженное ружье, в другой — купленный у Киппеля нож. В конце концов и сам Кийр спускается в канаву и идет по ней вдоль большака, пригнувшись, словно какой-нибудь проныра, — так оно будет вернее. Жизнь дается не для того, чтобы играть ею. И все-таки лучше было бы проделать тот двадцатипятиверстный крюк — ну что значит для него, Кийра, лишний кусочек дороги, он ведь не Тоотс, которому приходится по меньшей мере час греметь своими костями, чтобы проковылять от Юлесоо до Паунвере. Будь оно трижды проклято! А теперь еще и эти давно знакомые позывы — опять они тут как тут! Ну что за чертово устройство у него внутри: стоит чуть испугаться, сразу «срабатывает»! Вот будет номер, жуткий и омерзительный, если разбойник из Пильбасте подстрелит его точнехонько в ту минуту, когда он, Кийр, будет справлять свое дело. И смотри-ка, все идет к тому: всего лишь в нескольких шагах впереди через дорогу прыгает какой-то паршивый зайчишка.