Убийственно тихая жизнь - Луиза Пенни

– Но все же некоторые из них пытались что-то сделать.

– Да, были и такие. Но им довольно быстро становилось лучше. Потому что они очень старались и искренне желали перемен. Другие же говорили, что хотят излечиться, но я думаю, что… правда, эта мысль не популярна среди психотерапевтов… – Она наклонилась вперед и заговорщицки прошептала: – Но я думаю, что многие люди любят свои проблемы. Это дает им всевозможные предлоги, чтобы не расти и смиряться со своей жизнью. – Она снова откинулась на спинку кресла и глубоко вздохнула. – Жизнь – это перемены. Если вы не растете и не развиваетесь, то топчетесь на месте, тогда как остальной мир быстро уходит вперед. Большинство этих людей остаются незрелыми. Они живут «тихой» жизнью, пребывают в ожидании.

– В ожидании чего?

– В ожидании того, что кто-то их спасет. Спасет или хотя бы защитит от большого страшного мира. Но дело в том, что никто не может их спасти, потому что это их проблемы, а значит, и решение должно быть принято ими. Только они сами могут себя спасти.

– «Не звезды, милый Брут, а сами мы виновны в том, что сделались рабами»[36].

Мирна оживленно подалась вперед:

– Именно. Виноваты мы сами. И только мы. И дело не в судьбе, не в генетике, не в невезении и определенно не в маме с папой. Все дело в нас и в наших выборах. Но… Но… – Ее глаза засверкали, от возбуждения она почти дрожала. – Самое важное и впечатляющее состоит в том, что и решение зависит только от нас. Только мы можем изменить нашу жизнь, развернуть ее в обратную сторону. А потому все те годы, что мы ждем, пока кто-то сделает это за нас, можно считать потерянными. Мне нравилось говорить об этом с Тиммер. Вот была яркая женщина. Мне ее не хватает. – Мирна опять откинулась назад. – Большинство людей с расстроенной психикой не понимают этого. Наша вина, но и решение тоже наше. И в этом спасение.

– Но для таких людей это равносильно признанию, что с ними что-то не так. Разве большинство неудачников не винят других в своих несчастьях? Вот почему эта строка из «Юлия Цезаря» так пугает, кажется такой суровой. Кто из нас готов признать, что проблема в нас самих?

– Вы все правильно поняли.

– Вы говорили о Тиммер Хадли. Какой она была?

– Я познакомилась с ней незадолго до ее смерти. Пока она была здорова, мы с ней не общались. Тиммер была умной женщиной во всех смыслах этого слова. Всегда хорошо одетая, аккуратная, даже изящная. Она мне нравилась.

– Вы приходили за ней ухаживать?

– Да. Я была у Тиммер за день до ее смерти. Взяла книгу, чтобы почитать ей, но она хотела посмотреть старые фотографии, так что я достала ее альбом, и мы вместе пролистали его. Там была фотография Джейн чуть ли не столетней давности. На этой фотографии ей лет шестнадцать или семнадцать. Она там с родителями. Тиммер не любила семейство Нил. Она говорила, что они бесчувственные, карьеристы.

Мирна внезапно замолчала, будто хотела сказать что-то, но передумала.

– Продолжайте, – подбодрил ее Гамаш.

– Это все, – покачала головой Мирна.

– Ну-ну, я же знаю, что она сказала вам еще что-то.

– Я не могу вам это повторить. Тиммер сидела на морфии, и я уверена, что она не сказала бы ничего подобного, будь она в здравом уме. И потом, это не имеет никакого отношения к смерти Джейн. Это случилось больше шестидесяти лет назад.

– Понимаете, убийство – штука такая, оно может вызревать десятилетиями. Что-то случается, а много лет спустя это неизбежно приводит к убийству. Дурное семя дает всходы. Это похоже на старые фильмы ужасов, в которых монстр никогда не бежит, а просто идет за своей жертвой, не размышляя и не испытывая жалости. Убийства в каком-то смысле такие же. Их начало теряется в глубине времен.

– И все же я не передам вам слова Тиммер.

Гамаш знал, что может ее переубедить. Но зачем? Если результаты экспертизы покажут, что Крофты невиновны, то он вернется к Мирне с этим вопросом. А так она права. Он не должен это знать, но, Господь свидетель, как же ему хотелось это узнать.

– Вот что я вам скажу. Я не буду настаивать. Но может быть, через несколько дней я приду к вам с этим вопросом, и тогда вы должны будете мне сказать.

– Хорошо. Если спросите еще раз – я скажу.

– У меня есть другой вопрос. Что вы думаете о мальчишках, которые швырялись пометом?

– В детстве мы все совершаем глупые, жестокие вещи. Я помню, как-то раз взяла и заперла у себя в доме соседскую собаку, а потом сказала маленькой девочке – хозяйке собаки, что ее пса увезли отловщики бездомных собак и усыпили. Я до сих просыпаюсь по ночам и вижу ее лицо. Лет десять назад я пыталась ее найти и извиниться, но оказалось, что она погибла в автокатастрофе.

– Вы должны простить себя сами, – сказал Гамаш, поднимая «Бытие».

– Конечно вы правы. Но возможно, я не хочу это делать. Не хочу это терять. Мой маленький личный ад. Жуткий, но зато мой собственный. Временами я бываю упрямой. А местами толстой. – Она рассмеялась, стряхивая невидимые крошки со своей кофты.

– Оскар Уайльд говорил, что единственный грех – это глупость.

– И что вы об этом думаете? – Глаза у Мирны загорелись – она была рада перевести разговор на него.

Гамаш немного подумал.

– Я совершал ошибки, которые позволяли убийцам забирать новые жизни. И каждая из этих ошибок с расстояния кажется глупой. Скоропалительный вывод, ложное допущение, за которое ты цепляешься изо всех сил. Каждый мой неправильный выбор дорого обходится обществу.

– И вы учитесь на своих ошибках?

– Да, учитель, надеюсь, что учусь.

– Большего от себя и требовать нельзя, первоклассник. Предлагаю вам сделку. Вы прощаете себя, а я – себя.

Десять минут спустя Арман Гамаш сидел за столиком в бистро у окна, из которого была видна деревня. У Мирны он купил одну книгу, но не «Бытие» и не «Утрату». Она была немного удивлена, когда он положил эту книгу к ее кассовому аппарату. Теперь он сидел и читал. Перед ним стоял бокал «Чинзано» и тарелочка с солеными сушками, и он время от времени опускал книгу и смотрел на деревню и в лес за ней. Тучи рассеивались, и на невысоких холмах, окружающих деревню, появились светлые пятна – прорвавшиеся лучи предвечернего солнца. Раз или два он принимался листать страницы в поисках иллюстраций. Найдя то, что нужно, отмечал эту страницу закладкой и продолжал читать. Приятное времяпрепровождение.

Вид папки на столе вернул его к реальности.

– Результаты вскрытия. – Коронер Шарон Харрис села за его столик и заказала выпивку.

Гамаш отложил книгу и взял в руки папку. Почитав несколько минут, он задал вопрос:

– Если бы стрела не попала в сердце, она бы все равно умерла?

– Если бы стрела прошла рядом с сердцем, то да. Но, – доктор Харрис наклонилась и перегнула страницу своего отчета, чтобы видеть ее снизу вверх, – стрела попала прямо в сердце. Видите? Тот, кто это сделал, вероятно, отличный стрелок. Это не просто удачный выстрел.

– И тем не менее боюсь, что вывод следствия будет именно такой – случайный выстрел. Несчастный случай на охоте. Не первый в истории Квебека.

– Вы правы, каждый сезон происходят несчастные случаи с огнестрельным оружием. Но с луками? Нужно быть хорошим охотником, чтобы попасть в сердце, а хорошие охотники не часто ошибаются, принимая человека за зверя. Лучники не ошибаются. Они не похожи на обычных шалопаев.

– Вы что хотите сказать, доктор?

– Я хочу сказать, что если мисс Нил погибла в результате несчастного случая, то у убийцы очень плохая карма. Ни разу за все время работы я не сталкивалась с ситуацией, когда хороший охотник-лучник совершил бы такую ошибку.

– Вы хотите сказать, что если это сделал хороший лучник, то он сделал это преднамеренно?

– Я утверждаю, что это дело рук хорошего лучника и что хороший лучник не совершает таких ошибок. А вы на основании моих утверждений сделали свой вывод.

Она дружелюбно улыбнулась, потом кивнула, приветствуя людей за соседним столиком. Гамаш вспомнил, что она живет поблизости.

– У вас ведь дом в Клегхорн-Холте, верно? Это недалеко отсюда?

– Минут двадцать езды в сторону монастыря. Я неплохо знаю Три Сосны по «Путешествиям по миру искусств». Ведь здесь живут Питер и Клара Морроу, верно? Вон там. – Она показала в окно на их дом красного кирпича.

– Верно. Вы с ними знакомы?

– Только с их искусством. Он член Королевской канадской академии, довольно известный художник. У него такие удивительные полотна. Очень сильные. На первый взгляд похожи на абстрактные, но на самом деле полная их противоположность, гиперреализм. Он берет какой-нибудь предмет, скажем вот этот бокал «Чинзано», – она взяла его, – и приближает к себе. – Она приближала бокал к себе, пока ее ресницы не коснулись его поверхности. – Потом берет микроскоп и увеличивает его еще больше. Вот это он и изображает. – Она поставила бокал на стол. – Необыкновенные работы. На одну картину у него, вероятно, уходит целая вечность. Не знаю, откуда у него столько терпения.