Через два океана - Михаил Александрович Михеев

взятого на абордаж француза. Ловко пришвартовавшись, он высадил абордажную группу, и этого удара в тыл разом лишившиеся остатков численного перевеса враги не выдержали, начав один за другим бросать оружие.

А тем временем в голове колонны продолжалось избиение флагмана. Несмотря на пренебрежительное отношение к французским морякам со стороны британцев, которое в какой-то степени разделяли многие, и союзники, и враги, на этот раз бой складывался тяжело. Французы дрались ожесточенно и, хотя из-за разбитого руля практически неспособны были маневрировать, упорно пытались прорваться. Такое впечатление, что они готовы были утонуть, но не сдаться.

Русские были впечатлены неожиданной доблестью противника. А еще – раздражены их упорством. В результате по французам било все, что могло до них достать, превращая еще недавно красивый и могучий фрегат в руины. Отсутствие манёвра – это еще и невозможность эффективно задействовать свое вооружение, и неудивительно, что русские капитаны быстро приспособились вести обстрел, не входя в зону поражения бортовых орудий противника. И потом, их было три!

Как ни странно, под градом летящих практически в упор ядер фрегат не тонул и, кажется, даже не планировал этого. Зато достаточно быстро на нем возникли сразу несколько очагов пожара, которые просто не успевали тушить. Через некоторое время они слились в один, и корабль теперь напоминал гигантский костер. В этот момент с него начали спускать шлюпки, и русские задробили стрельбу. Конечно, в бою случается всякое, но утопишь спасающихся – позору не оберешься. Всякая тварь тебе этим будет в рожу тыкать.

Тем не менее бой можно было считать законченным. Александр шумно выдохнул – всё, отвоевались. Сейчас он чувствовал лишь огромную, давящую на плечи усталость, но надо было демонстрировать непробиваемую уверенность в собственных силах. Усмехнувшись, он достал из кармана часы, щелкнул тяжелой бронзовой крышкой и хмыкнул:

– Ну, и на все про все едва час. Стоило мараться…

Откровенно говоря, он понятия не имел, во сколько начался бой. Не посмотрел – как-то не до того было. Но именно его слова внесли в вахтенный журнал. Капитан всегда прав, и этим все сказано.

Примерно через двадцать минут фрегат взорвался. Очевидно, пламя добралось до крюйт-камеры, и хранящийся там порох не выдержал столь небрежного к себе отношения. К тому моменту шлюпки отошли уже далеко, и никого не задело. Да и вообще, несмотря на пожар, у французов не было заметно паники, эвакуацию они провели практически образцово. Русские корабли приняли их на борт. Уцелело больше трех сотен человек, хотя многие из них были ранены.

Пока французов размещали на кораблях-победителях, Александра интересовали две вещи: кого это принесла нелегкая и что там у Сафина. Первый вопрос мог подождать, а вот со вторым определиться следовало как можно скорее. Именно поэтому он и поспешил к лежащим в дрейфе кораблям, благо пароход от ветра не зависел. А когда поднялся на борт трофейного фрегата, более всего ему захотелось Сафина убить. Или же наградить – как ни крути, он сделал сегодня большую часть работы.

М-да… Победителей, конечно, не судят, но Сафин в бою положил без малого сотню человек, почти половину своего экипажа. С другой стороны, чему удивляться? Да и неизвестно, кому бы досталось сильнее, если бы продолжался артиллерийский бой. Может статься, пошли бы на дно вместе с кораблем. Хотя, конечно, теперь предстояло как-то восполнить потери в людях, притом, что это в любом случае будут совсем не те ветераны, сражавшиеся в трех океанах. Паршиво. Не зря все же предки старались не идти на абордаж, предпочитая решать споры пушками.

Сафина он обнаружил на палубе «Соловков», замотанного бинтами. Во время боя рубившемуся в первых рядах капитану прострелили плечо и дважды полоснули саблей, прежде чем матросы успели закрыть командира и оттащить его в безопасное место. Сейчас тот глухо ругался сквозь зубы, обещая, что сам пристрелит доктора, если тот еще раз осмелится сунуться к нему с разговорами о необходимости ампутации. Вокруг Мустафы висел густой запах свежевыпитого рома, что было вполне простительно. Как ни крути, а чем-то заглушать боль надо.

Зато трофей был хорош! Новенький пятидесятипушечный фрегат «Сибилла», построенный всего-то в сорок седьмом году. Пушки несколько более легкие, чем привычные уже Александру, двадцатичетырехфунтовые, но зато их было много. Да и на эскадре такие уже имелись, так что – ничего нового. Откуда только здесь, в самой заднице мира, взялись новейшие фрегаты?

Ответ на вопрос был получен очень скоро, равно как и на то, почему флагман неприятеля дрался так отчаянно. С «Эвридики» подняли сигнал с просьбой принять шлюпку, и вскоре на борт парохода поднялся человек возрастом «слегка за шестьдесят» в изрядно потрепанном и измазанном сажей мундире. Как оказалось, изменчивая морская фортуна свела в очном поединке совсем молодого русского офицера и заслуженного французского вице-адмирала Сирила Пьера Теодора Лапласа, которого в этих водах тоже ожидать не приходилось. Но – так сложились звезды.

В эти места адмирал попал, можно сказать, по собственной дурости. Был префектом морского района в Рошфоре, недавно произведенным в вице-адмиралы, всё спокойно… А потом сообщили ему о курьезном случае – русские натянули нос британцам на севере, а теперь буйствуют у американского побережья. Как раз пришло сообщение об ударе по Галифаксу… И этот повод немного посмеяться над словившими плюху надменными островитянами возбудил вдруг заслуженного адмирала.

Будучи из тех, кто всю жизнь провел в море, да вдобавок еще и весьма грамотным, прошедшим все ступени морской службы человеком, Лаплас посчитал, что русские ведь могут и в Тихий океан выйти, угрожая тем самым французским колониям. В Париже на его измышления посмотрели с удивлением, а на самого их автора – как на идиота. Нет, не потому, что выдвинул спорную идею. Мало ли что поседевшему в морях ветерану придет в голову, случались загибы и похуже. А потому, что отстаивал ее с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Тебе намекнули, чтоб не лез со своими советами куда не просят? Вот и сиди тихонечко, не мешай умным людям в политику играться!

Но Лаплас продолжал настаивать. Вдобавок личностью он был и заслуженной, и известной, от такого в два счета не отмахнешься. А потому все же было решено снарядить эскадру из четырех фрегатов, благо сейчас, как только появились паровые машины и железная броня, эти новые вроде бы корабли устаревали с легкостью невероятной. Так что и обижаться вроде не на что, прислушались, выделили современные боевые единицы, и флот их уход практически не ослабит. А самого Лапласа, дабы не высовывался, поставили командовать эскадрой. По принципу «ты в тех местах служил[33] – тебе и карты в